Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Вместе с тетей Любой она послушно убирала привядшие цветы, раскладывала новые, но это казалось все зря и не важно, ведь если мама на небе, то она, наверное, видит Катю всегда, а не только когда она сюда приходит.

И все равно плакала и устала, и тетя Люба быстро уложила ее на свой диванчик за шкафом.

Катя действительно уснула ненадолго, и когда открыла глаза, тетя Люба с дядей Мишей еще сидели за столом.

Она хотела выйти к ним, но прислушалась и поняла, что они ведут какие-то скучные взрослые разговоры и сегодня не станут ради нее прерываться, потому что сорок дней.

Кате было очень стыдно, но она не могла не думать, что обычно дядя Миша приносил ей что-нибудь, говорил: «Я по дороге зайчика встретил, он просил тебе передать», – и лет до пяти была заинтригована и мечтала с этим зайцем познакомиться.

А теперь она лежала тихонько и думала, что очень плохая и злая девочка, потому что в сорок дней не может не думать об этом.

– Надя видела Малиновского, – сказала тетя Люба.

Катя наморщила лоб и стиснула кулачки, чтобы подробно вспомнить, что было дальше.

Но нет. Только волну ужаса, обдавшую ее, когда тетя Люба сказала, что это страшный человек и ни перед чем не остановится. Что еще? Кажется, дядя Миша говорил, что надо пойти куда следует, а тетя Люба ответила, что больше никому не верит. Да, помнится, Катя еще удивилась – как это не верит? А мне?

Слышала ли она тогда слова «обрубил концы»? Наверное, не просто так же они пришли ей в голову.

Тогда она так испугалась страшного Малиновского, что выбежала из-за шкафа к тете Любе, и взрослые стали утешать ее, и больше эту тему не поднимали. Кате стыдно было признаться, что она подслушала, а на следующее утро скорбь поглотила страх. Малиновский был напрочь забыт до сегодняшнего дня.

Тут створка открытого окна хлопнула под ветром, и Катя очнулась, побежала домывать.

Малиновский… Нет, больше никогда она от тети Любы эту фамилию не слышала и от дяди Миши тоже. Впрочем, он был больше мамин друг, поэтому стал приходить к ним гораздо реже, чем раньше.

Или то было просто короткое сновидение перед пробуждением и странный разговор просто пригрезился ей?

Покончив с окнами, Катя взялась за остальную уборку, заглянула во все углы, даже отодвинула диван, хотя знала, что под него чемодан не влезет.

И на балконе посмотрела, хотя в этом-то уж вовсе не было никакого смысла.

Вдруг чемодан кому-то понадобился, хотя непонятно, кому и зачем, ну, допустим, киностудия попросила для фильма из жизни пятидесятых, и добрая тетя Люба отдала, вынув все бумаги и перепрятав их.

Ладно, мы не привыкли отступать. Катя ринулась на шкафы и книжные полки.

Перетрясла все, нашла спрятанную между страниц книги Веры Кетлинской «Мужество» розовую десятку, и больше ничего.

Теперь она могла точно сказать – семейного архива в квартире нет. Если тетя Люба кому-то его дала для изучения, этот кто-то давно должен был позвонить и вернуть. Даже не потому, что очень честный, а просто чужие бумаги занимают место, а выкинуть их на помойку мало у кого рука поднимется. Это уж совсем сволочью надо быть, тетя Люба с такими не зналась.

Оставалось протереть зеркало в коридоре. Она занесла руку с влажной газетой и только тут заметила половинку тетрадной странички, заткнутую за раму. Это, уходя, оставила та странная бабка, наказав звонить, как только Катя вспомнит что-то необычное.

Вроде бы она выбросила телефон этой сумасшедшей, а оказывается, нет, только собиралась.

Ведь хорошо же, когда есть кому звонить, когда происходит что-то необычное! Катя засмеялась и подняла трубку.

Ирина официально радовалась, что Гортензия Андреевна от нее отстала и можно сосредоточиться на семейных заботах, но какой-то червячок все-таки точил.

Сегодня вдруг обжарила овощи для супа непосредственно в кастрюле, как советовала учительница, а для котлет, пропадать так пропадать, взяла две столовые ложки. Получалось не очень быстро и не слишком ловко, но интересно и технологично, а главное – руки чистые.

Увлекшись, она подумала, что Гортензия Андреевна наверняка владеет еще какими-нибудь секретами мастерства, а когда вспомнила, что учительница больше к ним не придет, стало почему-то грустно.

Обиделась за фигурное катание? Но Ирина звала, тщательно подбирая выражения, специально старалась, чтобы приглашение невозможно было трактовать как приглашение из жалости.

И в архив она с шебутной бабкой ходила, и родного сына позволяла до шока доводить… Нет, непонятно, почему Гортензия Андреевна вдруг так резко прервала только что начавшиеся приятельские отношения.