Наталия Костина-Кассанелли - Найти, чтобы потерять [litres]

– Вижу, вы не теряли времени даром! – воскликнул он.

Бьянка только царственно склонила голову. Красный камень в грубой массивной оправе, которая царапала ее сливочную грудь, теперь был надежно зашит в мешочек лайковой кожи и покоился у ее сердца и днем, и ночью. На ласки Пьетро в последнее время она откликалась неохотно, вернее, совсем не откликалась. А на вопрос, что это болтается у нее на шее, ответила:

– Частица мощей святой Зиты.

– Зачем тебе святая Зита, ты же не горничная и не прислуга, которым она покровительствует? – попытался поднять ее на смех Пьетро, но она лишь грубо стряхнула с себя его руку и отрезала:

– В этом доме я и то, и другое, и вообще за все про все!

Красный камень, какой так хотел заполучить старый еврей, казалось, горел внутри ладанки, и женщина горела вместе с ним: ей необходимо выбраться из ямы, в которую она попала, любым путем, любым способом! И даже если герцог будет таким же дряхлым, беззубым старикашкой, как и ростовщик, она все равно пойдет на все, лишь бы не оставаться в этом нищем квартале, в этом жалком доме рядом с Пьетро!

Герцог оказался молод, строен и не слишком красив. У него было треугольное лицо с ранними жесткими морщинами и глаза человека, которого не любят и боятся. Они стояли и смотрели друг на друга: Франческо и Бьянка. Он – в черном, она – в золотом, и вся – словно чистое золото: безупречный овал лица, скромно уложенные пшеничные волосы, прижатые к груди в мольбе руки, сияющие глаза, устремленные на его некрасивое властное лицо. О, у нее уже был один красавчик, ее муж, но какой в этом был толк?!

– Просите, чего вы хотите? – сказал он низким, глуховатым голосом.

О, ей хотелось так много! И прежде всего никогда больше не возвращаться обратно к Бонавентури, но об этом нельзя было говорить, и камень, толкнувшийся в самое сердце, велел ей сказать совсем другое – то, чего ждал от нее человек в черном, человек, которого никто не любил. Он жаждал именно любви, любви бескорыстной, поэтому ничего не следовало просить для себя! «Ты и так потом все получишь, – словно нашептывала ей пульсирующая на груди звезда. – Ты свое теперь не упустишь!»

– О, я не за себя пришла умолять вас! – Из глаз Бьянки вдруг полились слезы, крупные, как жемчужины, и отчего-то не портящие ее безупречного лица. – Милости и защиты! – Она опустилась на колени у его ног. – Несчастные гонимые скитальцы – я и мой муж Пьетро… осужденный Советом десяти к смерти… Я прошу за него, ваша светлость…

– Встаньте! – властно сказал герцог и опустил ей на плечо свою тяжелую руку. В голосе звучало одно, рука говорила совсем другое. Голос велел ей встать и уйти, потому что аудиенция была закончена, а рука удерживала, не давала этого сделать. Рука была почти такой же горячей, как камень, они словно жаждали встретиться, эти два огня, жаждали померяться – или обменяться? – властью, силой, волей.

Бьянка все-таки поднялась – медленно, будто нехотя, будто больше всего на свете желала бы остаться у его ног, но он повелел, и она подчинилась. Не поднимая головы, она глубоко, почтительно склонилась и двинулась к выходу из парадной залы донны Мондрагоне. И только в дверях она обернулась и снова встретилась с ним взглядом. Его глаза горели неистовым пламенем: два черных агата на белом страстном лице. И они, эти глаза, обещали сделать для нее все.

– Я не могу этого для тебя сделать! Я вообще не понимаю, откуда у тебя берутся такие дикие желания!

«Да что ж они все время ссорятся? – удивился я. – И чего такого Лин от него хочет? Неужели снова желает надеть корону императрицы на какую-нибудь смузи-вечеринку?» Впрочем, это было не мое дело. А моим делом – и делом наиважнейшим – было не опаздывать и не раздражать патрона, который, судя по голосу, и без того был весьма не в духе. Поэтому я не стал ретироваться к себе, чтобы переждать, как в прошлый раз, их ссору, а решительно постучал.

– Войдите! – раздался срывающийся по-петушиному голос, и я вошел.

Николай Николаич был на себя не похож – шевелюра растрепана, лицо перекошено, пальцы подрагивают, без остановки вертя карандаш. Вдруг они застопорились, и – крак! – карандаш оказался разломанным на две половинки. Он с отвращением взглянул на обломки и кинул их в корзину для мусора.

– Вы вовремя, Лев Вадимович!

«Да уж… очень вовремя! – мрачно подумал я. – Только под раздачу попасть и не хватало…»

– Лин, душа моя… мы сегодня обойдемся без тебя! – на октаву выше, чем обычно, и почти не разжимая зубов, проскрипел олигарх. – Можешь быть свободна… до вечера! Или даже до завтрашнего утра! У меня будут дела… срочные дела!