Наталия Костина-Кассанелли - Я знаю, как ты дышишь

Телефон на столе зазвонил. Зазвонил снова — в пятый раз за последний час. Да что это всем сегодня неймется, а?! Аппарат на мгновение замолчал, а потом опять задребезжал.

— Рабочий день уже окончен! — рявкнула в трубку старлей Скрипковская. — Ну? Говорите! Тим, это ты? — добавила она уже не командным, а своим обычным голосом. — Не молчи. Я же знаю, как ты дышишь! И почему ты звонишь мне сюда, а не на мобильный?

— Потому что ты его выключила, — наконец сказала трубка голосом мужа. — А я стою внизу. Выходи. И… я тоже знаю, как ты дышишь! — Он засмеялся.

Они поженились три месяца назад, но Катя все еще не могла привыкнуть ни к новой фамилии Скрипковская-Тодрия, ни к кольцу на безымянном пальце — пальце, напрямую связанном с сердцем, как утверждают некоторые, поэтому кольцо Катя не снимала даже на ночь, — ни со своим статусом замужней дамы. Да и дома теперь нужно было появляться вовремя… интересно, почему? Два года они жили точно так же, как и сейчас, — минус кольцо и штамп в паспорте, и она могла являться когда вздумается, а теперь Тим косо смотрит, когда у нее завал… а завал у нее всегда! Сегодня же и вовсе за ней на работу явился!

Она уже закрывала за собой дверь, как телефон грянул снова.

— Проклятая штукенция!.. — буркнула Катя, но все же протянула руку. — Скрипковская слушает!

— Какая такая Скрипковская? — поинтересовалась трубка. — У нас такой нету!

— Игорь, меня внизу муж ждет и мне не до шуток! — бросила она.

— О как! — удивился друг, соратник и теперь тоже женатый человек по фамилии Лысенко. — Надо же! Кстати, Катька, почему все-таки ты двойную фамилию взяла? Меня любопытство так и раздирает!

— Когда уже оно тебя окончательно раздерет? — ядовито поинтересовалась она, но Лысенко не обиделся. Поскольку принимал непосредственное участие в ее личном счастье и всем прочем, включая свадьбу на бог знает какое количество гостей. Когда Катя робко сказала, что можно скромно посидеть… ну, даже и дома — чем плохо? — будущая свекровь так вскинула брови, будто всем тут же должно было стать ясно: ее единственный сын явно выбрал не ту. Дома! Еще сказала бы — у нее дома! Да, квартира большая и в самом центре, но — привести сюда посторонних?! О господи!

Катя вспомнила, как свекровь уселась на самом краешке старого дивана, будто боялась, что он рассыплется и она окажется на полу… или что его ржавые пружины испачкают ее безупречный кремовый английский костюм, коварно подобравшись прямо сквозь обивку.

— Катя, — многозначительно промолвила Лидия Эммануиловна, женщина с манерами королевы и дворцовым же отчеством, которое Катя при первом знакомстве не расслышала и несколько раз в разговоре назвала мать Тима Андреевной, пока он ее вежливо не поправил — слава богу, поправил он, а не услышала такое она сама! Катя со стыда бы сгорела! Тем более где Эммануиловна, а где Андреевна! И почему вдруг — Андреевна? Этого она, увы, объяснить не могла. — У вас тут, разумеется, очень… э-э-э… уютно, но… Но! — Лидия Эммануиловна подняла длинный острый палец. — Боюсь, мы все тут не поместимся!

Большой овальный стол посреди комнаты раздвигался, становясь вдвое больше, если было нужно. Да, конечно, когда за него садились сама хозяйка, Игорь Лысенко, Бухин с женой, Тим и Боря Бурсевич, все было в порядке, но если еще и родители Тима, и ее мама… и Наталья с Антоном… может быть и тесновато! В конце концов, к овальному можно придвинуть и стол с кухни, о чем она робко заикнулась, но напоролась вдобавок к указующему персту на такой взгляд, что только пролепетала:

— Ну… в кафе тоже можно…

Действительно, неподалеку от дома есть замечательное кафе — в переулке, тихое и уютное, они с Тимом не раз заглядывали туда, чтобы выпить кофе и унести в пакете горячие фирменные слойки — Катя любила с кремом, а Тим — с мясом и кинзой.

— Разумеется, разумеется! — проворковала Лидия Эммануиловна. — Я уже присмотрела хороший ресторан!

— У нас тут совсем рядом… — начала было Катя, сжимая руку жениха. — Правда, Тим? Наше любимое кафе!

— Это забегаловка какая-то! — отмахнулась Тимова мамаша, и даже жемчуга на ее точеной шее выразили холодное перламутровое презрение. — Что скажут родители Отара Шалвовича!