Наталия Костина-Кассанелли - Найти, чтобы потерять [litres]

Лукреция проскальзывает мимо своей копии: муж заказал ее портрет в виде юноши, молодого человека, к тому же в одеянии священника. Художник, не интересуясь и не спрашивая лишнего, исполнил заказ. Она останавливается и смотрит в свои собственные, хорошо узнаваемые глаза: не святые, не тихие, а сейчас особенно бунтующие, мятежные глаза. Сколько слухов, один нелепее другого, о ней ходит! И части их она обязана не только досужим и суеверным римлянам, испортившим ей столько крови, но и этой старой ведьме, своей свекрови! Например, герцогиня любит нашептывать на ушко тем, кто непременно разнесет эту новость дальше, что невестка отравила собственных отца и брата! Послала им бутылку приправленного смертельным ядом вина. Отравление – излюбленный прием Борджиа; но в этот раз он сработал против них самих. Дорогим вином, предназначавшимся для кардинала да Корнето, виночерпий по ошибке наполнил чаши отца и сына. Какие же дурные, злобные сплетни! Она не умеет готовить смеси из ядов, она никогда этим не занималась! Она не хотела и не хочет этого… и, видит бог, сейчас ее к этому просто вынуждают!

Процокали копыта по булыжнику во дворе, заржала лошадь, и Лукреция опрометью, наступая на подол, бросилась к окну. В глазах стало черным-черно, и, наверное, поэтому она приняла приехавшего за того, кого все эти дни ожидала. Ожидала с трепетом, страхом и несбыточной надеждой, что он не вернется. Пропадет, сгинет в дороге, окажется в руках разбойников, подавится куском в трактире и задохнется, умрет от лихорадки, свирепствующей в это время года в окрестностях Рима. Болота, малярия – вот истинные виновники смерти отца и Чезаре! Малярия – так сказали лекари, – а вовсе не яд, нет, не яд! Она вспомнила собственный ужас, когда увидела, во что уже через сутки превратились их тела: посиневшие, раздутые, обезображенные, неузнаваемые… Любимые, столько раз целовавшие ее губы, обнимавшие ее руки… Треснувшая пятнистая кожа, сочащаяся изнутри гнилая сукровица… Никакая это была не малярия! Это был яд… несомненно, яд! Но не она его им послала! Не она! А сейчас это должна сделать именно она, иначе будет поздно… если уже не поздно!

Всадник соскочил с лошади, и она перевела дух. Вцепилась побелевшими пальцами в раму с мелкими стеклами, хватала ртом застоявшийся, раскаленный, пахнущий голубиным пометом воздух…

Спешившийся был совсем молодой человек, почти мальчик, как ее сын Джованни, – наверняка старая карга посылала за чем-то из замка… не за новостями ли о том, другом черном вороне? И если сейчас она не поторопится, не решится, то дождется того, кого так боится! И тогда ее собственный труп, раздутый и покрытый синими пятнами, завернут в саван и спешно снесут в фамильный склеп, задвинут каменной плитой, на которой выбьют надпись: «Лукреция, герцогиня д’Эсте, так и не родившая законного наследника». Нет, не дождетесь! Женщина гордо вскинула голову: она сделает это! И она заставит Альфонса любить ее… любить не за огромное приданое, не за мальчишески стройную фигуру и не в полной темноте, когда легко принять одно за другое и обмануться! Она заставит мужа любить ее по-настоящему! Подарить ей детей… много детей! Потому что дети – вот настоящее бессмертие, а не смутное вечное блаженство или вечная мука… Вечная мука – это тут, на земле. Даже ее отец, папа римский, наместник Бога, который наверняка должен был бы знать, не верил ни в ад, ни в рай – и уж ей-то он сказал бы правду! Однако сейчас она и так знает ее, эту правду… и правда в том, что надо торопиться. Сейчас… сейчас – или никогда! Нечего лить слезы и ждать, нечего думать, что муж вернется из военного похода, выслушает ее и поверит ей, а не собственной матери, которой всегда смотрел в рот. Нужно ударить первой – или самой стать жертвой и дать убить себя. Ее отец убил многих, очень многих… а она убьет один раз – и только ради себя самой. Нет, она сделает это ради будущих детей! И это все, все оправдает!

Она рванула с шеи бархатный мешочек, и прочная цепочка тонкой венецианской работы не выдержала, лопнула. Вот оно… здесь. Здесь то, что было тебе обещано, что ты хотел больше всего, ты, посланец смерти, черный ворон! «Однако хватит ли яда… и остался ли он там вообще?!» – резанула вдруг мысль, и она затеребила ладанку, пытаясь ногтями разорвать швы, вынуть заветный перстень прямо тут, чтобы удостовериться!.. – но затем опомнилась и, уже не оглядываясь, почти побежала в свои покои, крепко сжимая в руке чью-то смерть – и свою собственную жизнь.