Наталия Костина-Кассанелли - Найти, чтобы потерять [litres]

Впервые он будто очнулся, повернул обратно, стал спиной к грани, отделявшей живых от мертвых; он ужаснулся своему образу жизни, своим одиноким сумасшедшим ночам, которые проводил, ожидая покойницу, и лишь одну ее… остальные были не в счет. И как он только не спятил! Да и сколько можно было жить одному?

Он привез ее с собой – ту, которая первой из всех других осталась рядом с ним до утра, и проснулась вместе с ним, и стала его женщиной… несомненно, его женщиной! Как будто кто-то шепнул это ему в ухо… одобрил и разрешил. Она?.. Или они ?.. Потому что в тот самый день, когда Инна осталась с ним в его номере, в тот день, когда он, повинуясь неизвестно какому толчку, вошел в первый попавшийся ювелирный магазин и, полуослепленный южным солнцем, страстью и нетерпением, купил первое попавшееся кольцо, – в этот день умер от внезапного инфаркта тесть. И оставил почти все ему. Не двум племянникам-работягам – автослесарю и виртуозу-сварщику, – а ему: почти чужому и одновременно самому родному, одной крови … другой крови. Олиной, мгновенно свернувшейся от смертельного яда, или его, вздувающейся кровавыми пузырями на губах, когда он из последних сил шептал: «Ищите, кому выгодно! Ищите…»

Племянники получили достаточно, чтобы купить по квартире, по машине, по шубе жене… а о большем они и не мечтали – ну, разве что в недосягаемую Турцию слетать или там в Египет на недельку, один раз, чтобы потом показывать фотографии в альбоме: вот он, а вот пирамиды, а вот верблюд или там турок возле прилавка с золотыми цепочками толщиной в палец, – это они на дядькино наследство тоже вполне могли себе позволить.

Сначала он даже переживал, а потом понял всю мудрость покойного тестя: и что бы они делали с этими немереными миллионами, те, кто не был назначен для такой жизни? У кого были золотые руки, но со скрипом шевелились мозги? Все бы пошло прахом – и скорее рано, чем поздно. Он принял наследство, письмо тестя и небольшой пакет.

«Я купил его в подарок к годовщине вашей свадьбы, – писал тесть. – Перстень старинный, возможно, и подлинный. Камень уж точно подлинный, носил к ювелиру. Думал, будет с намеком, что встретите вместе и рубиновую свадьбу, не только самую первую. Ты мою Оленьку любил и любишь, и ты, Николай, мне родней родных. От денег не отказывайся, племяшкам я оставил разумно, остальное – тебе. И еще: женись. Не всем везет так, как мне с тобой, а то и оставить нажитое будет некому. В конце жизни это хорошо понимаешь. Когда-то я мечтал, что у вас будет дочка, назвали бы ее Николь – Николай и Ольга… Женись, Коля, а с подарком моим теперь делай что хочешь: хочешь – вынь камень, переделай, хочешь – продай, но я хотел бы, чтобы ты его хранил. Как память обо мне и об Оленьке…»

Случись это несколькими месяцами раньше, он бы заплакал, читая «…назвали бы ее Николь – Николай и Ольга…». Непременно заплакал бы… и Оля пришла бы к нему, и стала бы его утешать, и села бы рядом, и прижалась бы к нему…

Однако теперь у него уже была Инна.

Он положил прощальное письмо тестя на стол и открыл коробку. Перстень, явно старый и не очень красивый, показался ему грубоватым, но камень действительно был великолепен. Огромный, кроваво-красный, со звездой внутри, он магнетически притягивал взгляд и не то обещал что-то, не то от чего-то предостерегал…

Он осторожно достал перстень, примерил на собственный палец. Кольцо, казалось, мгновенно приросло к нему, хотя и выглядело чужеродным, из другого времени . Или из другого мира ?

Да, он прав – тот, кто оставил ему и капитал, и кольцо. Он женится и родит ребенка – может быть, даже не одного. Чтобы было кому потом все оставить: деньги… мысли… жизнь ? Да, и жизнь: жизнь как подарок, как образ существования, как продолжение его самого, в конце концов!

Перстень на его руке светил ровным и пристальным светом зрачка посередине, словно тоже примеривался к нему, пытался понять, каков новый хозяин. И словно ободрял, и одобрял, и подталкивал, и понукал… И он, кажется, понял к чему. К продолжению рода. К тому, что совершенно бессмертно.

У нее мало времени… да нет же, у нее уже почти совсем нет времени! Прошло две недели… две томительные недели, и за это время она совсем извелась и исхудала так, что даже свекровь стала посматривать на нее с сочувствием и надеждой: и травить не придется, брать грех на душу, сдохнет сама…