Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

Я не бросился к нему на шею, не прокричал «ДА!», но разве это может оправдать меня?.. И не в тот ли час, когда я радостно признал свое сиротство, чтобы поспешно расстаться с ним, судьба, материализующаяся из сказанного и замысленного, постановила, что КТО-ТО стал лишним в жизни…

…Пусть все думают, что только палачи виноваты в гибели мамы, мы с Сарычевым знаем и нашу вину. Он — свою! А я — нашу…

Зимой я был уже Сарычевым, учился в другой школе, а в первых числах марта стоял на коленях в музее Ленина и тыкался губами в тяжелую красную простыню, клянясь быть верным сыном своего вновь обретенного народа…

Вполне отчетливо, во всяком случае яснее, чем восторженные его слушатели, Макасеев понимал, что логика — это колея, попав в которую, можно как прикатить по инерции к цели, так и безнадежно отдалиться от нее. Вот почему, ведя дело в определенном направлении, Макасеев одновременно рыскал по сторонам, не пренебрегая ничем… Еще утром сверял он размер старого ботинка со ступней убитого, вполне логично предположив, что тот мог выйти из чужой дачи в чужой обуви, но уже днем, не слишком разочарованный неудачей, отправился на место происшествия, как про себя называл не пляж номер три, а весь Серебряный Бор… Чего искал он, хотел ли примерить на себя роль убийцы, роль убитого или надеялся, что какая-нибудь из дач мигнет ему?..

Троллейбус медленно катил к окраине, Макасеев ехал стоя, чтобы не залоснить дубленку, смотрел в окно на дымы, заборы, фермы моста, а думал о том, что если на убитом обувь своя, то, значит, сначала он должен был ее снять и лишь потом, перед выходом — ненадолго! — одеть, не завязав шнурки…

— Именно шнурки, — решил Макасеев, — верный знак того, что от дачи до пляжа рукой подать…

…На конечной остановке, пережидая, пока разойдутся случайные попутчики, Макасеев изучал расписание движения; отметив путевой лист, резво угнал свой троллейбус водитель; на скамеечке у павильона осталась только сухонькая старушка в высоких ботиках, видимо, встречающая кого-то, может, внука из школы… Но когда Макасеев медленно двинулся по центральной улице, то и дело замедляя шаг, чтобы тщательнее разглядеть дачи, по большей части пустующие, она пошла следом, не приближаясь и не отставая…

— Пакостные старухи, — подумал Макасеев, — …делать им нечего…

Он перешел на другую сторону, направляясь к даче, во дворе которой сушилось на веревках белье, показавшееся ему чем-то вроде домашней живности в этом безлюдном, каком-то мертвом поселке…

— Э-эй! — крикнул он через забор, — дачу не сдаете?

Никого во дворе не было, никто и не отозвался.

— А не подскажете, кто сдает? — еще громче крикнул Макасеев, подождал, словно слушая ответ, кивнул и целеустремленно пошел дальше, удовлетворенно отметив про себя, что подозрительная старуха возвращается к поворотному кругу: где уж ему было знать, что белье на этой даче висело для отпугивания воров, а хозяева приезжали только на выходные…

…Калитка, ведущая на пляж номер три, держалась на одной петле, от входа к воде тянулись многочисленные следы, справа и слева видны были переодевалки, павильон, заколоченное кафе, лодочная станция, под забором которой взад-вперед сновала собачья свадьба; противоположный берег вздымался круто, меж редкими деревьями вился дымок — менее пригодного места для совершения преступления трудно было придумать… Разве что самоубийство, рассчитанное на то, чтобы быть… предотвращенным?

Макасееву на миг показалось, что он уловил чужую логику, вполне сливавшуюся с его собственной версией об истеричке и свободном художнике, однако черные ветви деревьев, росших у самой воды, пропавший нож да местоположение раны заставили его с глубоким вздохом отказаться от приглянувшейся идеи…

— Однако, какой здесь воздух! — удивился он и уже без сожаления, вдохнув еще два раза, двинулся от пляжа мимо одноэтажных, заброшенных дач. Одна из них, в глубине участка, показалась ему подозрительной: калитка была приоткрыта, но серый валик слежавшегося снега у входа свидетельствовал, что она необитаема, — меж тем распахнутая форточка явно говорила об обратном.

— Впрочем, могли и забыть закрыть или ветер распахнул, — рассуждал Макасеев, прохаживаясь вдоль забора и борясь с искушением проникнуть внутрь, благо калитка сама приглашала, то бишь подмигивала… — а может и того проще: облюбовали дачу бесприютные парочки, бичи всякие, пья-пьяни-цы…

Еще не доведя до заикания собственное рассуждение, Макасеев отчетливо понял, что если оно верно, то дело безнадежно: случайные люди на чужой даче, один убит, другой сбежал — любая логика бессильна перед стечением обстоятельств — лишь случай является ключом к размыканию цепи случайностей…