Марина Серова - Штрихкод греха

— В тот момент я ничего не понимал. Я понимал только одно: моя Маша умирает, она… я скоро ее потеряю. А без нее мне жизнь не нужна. Я… понимаете, как только я с ней познакомился, нет, как только я ее увидел, я сразу понял… О господи! Я ради нее был готов на все! Буквально на все! Я усыновил Костю, я все делал для того, чтобы он воспринимал меня, ну, не как своего отца, но как друга. Нет, ничего не получилось. Когда он достиг совершеннолетия, он поменял мою фамилию. Но все это были мелочи по сравнению с тем, что началось, когда Маша серьезно заболела. Нужны были деньги, много денег. Лекарства дорогие, услуги врачей — тоже. Прибавьте сюда диагностические и терапевтические процедуры. В самом начале болезни еще можно было обойтись консервативным лечением. Но время шло. Потребовалась операция… Я просил Константина одолжить. Ведь речь шла о жизни его матери!

— Что, он прямо отказал вам? — спросила я.

— Ну, не прямо. Говорил, что сейчас он никак не может. Что намечается какой-то там очень выгодный контракт, что он никак не может именно сейчас вынуть деньги из бизнеса. Тогда я попросил его продать загородный особняк. Я говорил, что обязательно верну его деньги. Где бы я их взял, об этом я тогда и не думал. Для меня главное было — спасти Машу. А он… Он продолжал играть в казино и проигрывать деньги! Мать была, можно сказать, при смерти, а он как ни в чем не бывало просаживал деньги в казино! Даже тогда, когда он вез деньги, вырученные за продажу особняка, своему должнику, я рассчитывал, что у него проснется совесть. Я ведь по-хорошему попросил его тогда, в лесополосе. А он… рассмеялся! Видит Бог, я не хотел этого!

— Ипполит Алексеевич, я соболезную вам, я понимаю ваше горе, но закон есть закон.

— Да-да, я все понимаю. Я уже все написал, вот…

Ямпольский медленно встал, подошел к столу и протянул мне лист бумаги.

— Извините, я сейчас, — сказал мужчина и вдруг быстро пересек гостиную и, открыв дверь, скрылся за ней.

Я кинулась за ним.

— Ипполит Алексеевич, остановитесь, — крикнула я.

Но Ямпольский уже оказался у основания лестницы, в холле отеля. Потом он выбежал на улицу. Отель был расположен в довольно тихой части города. Улицы в этот почти ночной час были пустынны, транспорта тоже не было.

Ямпольский свернул куда-то в сторону, и мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Мы бежали довольно долго. Наконец мы оказались на берегу какого-то озера.

Я увидела, как мужчина приставил к виску пистолет.

— Не делайте этого, Ипполит Алексеевич! — крикнула я, но мой крик совпал со звуком выстрела…

Я летела домой. Все необходимое для того, чтобы отчитаться перед Барабанниковым, у меня было при себе. Письменная повинная Ямпольского, наш разговор, записанный на диктофон — я автоматически включила записывающее устройство, когда переступила порог номера Ямпольского в отеле. Кроме того, в комиссариате полиции мне выдали справку о смерти Ямпольского, когда я вызвала полицию и дала свидетельские показания.

Я умолчала о причине самоубийства Ямпольского. К чему франкфуртской полиции было знать всю подноготную?

Я вдруг вспомнила о том, что мне снилось перед тем, как Барабанников нанял меня для расследования убийства своего зятя.

Неспроста все это мне приснилось: горы, ожесточенная борьба, а потом — выстрел в висок. Можно было бы и чуть раньше догадаться: ведь Нинель Федоровна сообщила мне о том, что Ипполит Ямпольский прошел Афганистан. Теперь понятно, откуда взялось оружие импортного происхождения.

Очень даже возможно, что моя хорошо развитая интуиция сыграла в этом не последнюю роль. Но такое заранее сделанное предупреждение…

Вот и не верь после всего этого в мистику!

Пока я находилась в полете, я все думала о том, на что способна любовь. Я не считала себя вправе судить Ямпольского за то, что он совершил. В конце концов, он сам себя осудил. Но вот… Отнять жизнь у одного (нет, у двоих — ведь был убит и Лукашов), чтобы спасти другую жизнь. И ведь эти две жизни были связаны между собой кровными узами. Мать и сын…

Убить одного, чтобы спасти другую. Впрочем, Константин не был сыном Ямпольского. А Ямпольский не был Богом, чтобы отнимать жизнь…