Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– Срочное сообщение по телеграфу! Из штаба – с нарочным! – доложил юный адъютант граф фон Крейнц.

– Прочтите, – полковник Пушкин-младший повернулся к кривому осколку зеркала, вмазанному в белую стену хаты.

– Из ставки Главнокомандующего действующей армией на Балканах Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича – телеграмма: «Уповаем на храбрость и отвагу Нарвских орлов! Бебровский перевал перед вами. За вами армия, судьба всей Балканской кампании в ваших руках. Приказывать не могу – прошу. И желаю удачи. Да сохранит вас Бог!»

Адъютант читал все это звонким мальчишеским голосом, вставив в глаз монокль.

Полковник Пушкин-младший смотрел на себя в зеркало. Голубой доломан, ментик, опушенный мехом на одном плече, расшитый серебряными шнурами. Лицо усталое. Высокие выдающиеся скулы словно стали еще острее… И – черная повязка на глазу. Глаз продуло в этих чертовых Балканских горах, и он болел и слезился, красный и воспаленный. И пришлось завязать его вот так – на пиратский манер черным шелковым платком.

Он достал из кармана рейтуз старые часы в медном корпусе, открыл крышку.

Они перешли к нему по наследству как к старшему сыну в семье, и он дорожил ими и не расставался. На внутренней поверхности крышки – инициалы. Он хотел было положить их в походную шкатулку, но передумал и оставил – талисман на удачу.

Снова глянул на себя.

Язык и ум теряя разом, гляжу на вас единым глазом… когда б судьбы того хотели… то все бы сто на вас глядели…

В этот миг он думал не о жене, родившей ему детей.

Не об отце.

Не о Мамонтове.

А о ней…

Отечество, за которое он был готов умереть и которое любил… Да, любил! И при этом порой страстно ненавидел за весь тот кромешный мрак, отравлявший его подобно яду, что оно в себе так рабски хранило, цепляясь за него фанатично, холопски, не изживая его, не расставаясь с ним, не гоня прочь, а словно лелея и пестуя в себе, как гнойный нарыв – годы, столетия, века… Отечество предстало вдруг перед ним в образе НЕЕ – маленькой неистовой, храброй, опаленной страстями, яростной, беременной, влюбленной, неумолимой, опасной, ужасной и такой неповторимой… незабываемой… убийцы… убийцы из Бронниц…

А куда денешься? Отечество вмещает в себя ВСЕ.

И то, как ОНА, подгоняемая ревностью, бежала пять верст по льду Бельского озера в снег, в метель… И как возвращалась снова по льду и снова сквозь кромешный буран и снег – окровавленная, отчаянная, потерявшая и любовь, и надежду, даже саму себя…

– Штурм на рассвете, – коротко отдал приказ полковник Пушкин-младший. – Я сам обращусь сейчас к гусарам.

Он надел свою подбитую мехом офицерскую накидку и как был – с черной повязкой на глазу, вышел к полку.

– Мы штурмуем Бебровский перевал, как только рассветет, – объявил он солдатам и офицерам. – Две турецкие батареи и орда башибузуков – там наверху. Но это, так сказать, начальный этап… Мы пройдем перевал. Захватим Девичью могилу – ключевую высоту. Сбросим их, перешагнем и вытрем о них ноги и пройдем дальше – выбьем башибузуков из села Ахметли. Закрепимся на позициях до прихода армии. Все вы видели, какие страшные зверства творят здесь, на Балканах, башибузуки. Я дал слово, что не буду брать их в плен. А слово я держать умею. Поэтому башибузуков пленных не брать. Телеграфистов с телеграфной батареи взять живыми – их сведения нам нужны. Да, еще… снег там, на перевале… глубокий. Сугробы по пояс. Но мы, братцы, где родились с вами? Что мы, снега, что ли, не видели?

Нарвские гусары загудели. И то правда – что мы, снега не видели? К черту эти Балканы! Даешь!

– Это будет короткий бой. Штурм, – полковник Пушкин-младший поднял руку, призывая полк к тишине. – И я не стану тратить слов, говоря, что вам делать и как. Вы – Нарвские гусары. И этим сказано все. Бородачей башибузуков мы всегда в ботвинью крошили, братцы! Со времен Очакова и покоренья Крыма. Нам же никто не мешает вернуть хотя бы часть тех замечательных традиций, правда? Всыплем им и сейчас на Бебровском перевале по первое число! Да так, чтобы они печччччччченкой это прочччччувствовали!!

Полк заорал нестройно: «Так точно, вашбродь!»

– А можно, полковые музыканты марш сыграют при выступлении? – спросил юный граф фон Крейнц – полковой адъютант. – Мне распорядиться? Умирать – так с музыкой.

– Жить, – ответил полковник Пушкин-младший. – Николя, я вашему деду обещал на вашей свадьбе с моей дочерью вальс станцевать. Ну, если, конечно, вы все же уговорите ее… Это который был отказ по счету с ее стороны?