Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

Мамонтов забрал телефон здоровой рукой, отошел, разговаривая, сообщая.

– Не принято просто так прощать… да? – Дроздов смотрел на Катю. – Я прошу не о прощении.

– Сейчас это уже не важно, Иван Аркадьевич.

– Верните мне «кольт»-травматик. После того как я дам показания, принесите мне его… пожалуйста.

– Нет, – это сказал вернувшийся Клавдий Мамонтов.

– Один патрон, там резиновая пуля. Застрелиться можно, если с умом.

– Нет.

– Попросите вашего напарника вернуть, – Дроздов смотрел на Катю. – Он вам не откажет, потому что… вы сами знаете почему… А вы у меня в долгу… прояви милосердие… пожалуйста… я хочу все закончить сам.

– Иван Аркадьевич, я не могу! Нет! И потом, мало ли что врач сказал… это маленькая больница, вас в госпиталь перевезут. – Катя лепетала бог знает что, чувствуя, что плачет и не может удержаться. – Вам снова операцию сделают и… А я не могу!

Дроздов с усилием оторвал руку от каталки, пальцы дрожали, и он сжал кулак, поднес к Катиному лицу…

Кулак железный, прошибающий насквозь стену в три кирпича, один удар такого кулака, и ваша голова как…

Он стер кулаком слезы с мокрой Катиной щеки.

– Ладно. Нет так нет. А я думал… никто уже обо мне не заплачет.

Врачи вышли из кабинета и сами повезли каталку с Дроздовым в хирургию. Клавдия Мамонтова пригласили на рентген, а затем сразу к травматологу накладывать гипс.

Катя сидела на банкетке в коридоре. Сжимала в руках черный пиджак Мамонтова и толстовку Дроздова. Вещи, столь подходящие для траура.

Она ощущала внутри себя гулкую звенящую пустоту.

Ничего, кроме этой безграничной пустоты. Думала о том, что все чаще все эти расследования оборачиваются слезами и хватит ли у нее сил…

А потом в больницу приехала полиция.

Клавдия Мамонтова заковали в гипс, а майора Скворцова из гипса расковали – словно один передал другому эстафету. Катя провела в Бронницах еще два дня, однако в дом на озере они с Мамонтовым больше не ездили – там работали следователи, снова группа экспертов-токсикологов.

Перед отъездом в кабинете Скворцова, где они сидели, состоялся следующий разговор.

– Дело об отравлении закончено, однако до суда в полном своем объеме оно не дойдет, – объявил майор Скворцов. – Он… Дроздов дал показания, признание, явку с повинной – то есть все взял на себя. Сказал, что это он дважды дал яд арсенит натрия Псалтырникову из личных неприязненных отношений. И больше он уже ничего не скажет. Его дела совсем плохи. Его перевезли в Склифософского. Насчет операций никто ничего не говорит. Врачи молчат. Его почти полностью парализовало. Потеря речи… В отношении его как обвиняемого дело будет прекращено. А девица, ради которой он все это сделал, усвоила урок. Гала на допросе у следователя показала, что вообще ничего не знает. Каких-либо доказательств прямых против нее нет вообще. Остаются лишь ваши показания. Ваши слова против признания Дроздова. И… Катя, ваши показания весьма неоднозначны. Путаные какие-то. Отличаются от показаний Клавдия.

– Я ударилась головой о тренажер, – ответила Катя. – Я плохо помню происшедшее.

– Она считает, что у Дроздова в долгу, – Клавдий Мамонтов глянул на Скворцова. – За спасение от отравления. Хочет так расплатиться – потому что его последнее желание было, чтобы эта мерзавка Гала вышла сухой из воды. Но лично я ей этого не позволю. Надо – до Генеральной прокуратуры дойду и буду орать на всех углах, что она тоже убийца. А насчет вашего долга Циклопу, Катя, – все долги обнулились, когда он вознамерился нас убить.

– Не убил же.

Гордый сумрачный дух, закованный как в темницу в некогда могучее тело…

Майор Скворцов встал и отошел к окну.

– Я никакой не судья. Я полицейский. Работаю с тем, что есть. Я все это время думал, что мы имеем дело с расчетливым хладнокровным убийцей, имевшим план. А что на самом деле? Не один отравитель, а трое. И плана никакого. Все действовали спонтанно, под влиянием момента, под влиянием страстей, эмоций. Меланья случайно нашла чертову поганку, внушила себе, что действует из любви к мужу. Гала впала в ярость, боясь потерять собственность. Дроздов сделал все, чтобы ее защитить. Пошел на крайности тоже из-за любви. И оглядываясь сейчас на все это, я… я, полицейский, не рад ни раскрытию, ни грядущему суду. По мне – лучше вообще бы всего этого не было. Дроздов рискнул головой, пожертвовал собой. Ну, казните его за это. А девчонка выпутается и уедет в Париж, и будет жить как ни в чем не бывало, владея квартирой на Елисейских Полях. И через пару недель о нем забудет.