Мария Воронова - Жертва первой ошибки

Она засмеялась:

– Видимо, для счастья надо не исполнять желания другого, а мириться с тем, что этот другой не исполняет твои.

– Видимо, так. А если серьезно, ты выйди, поработай, осмотрись, чтоб хоть знать, от чего отказываешься. Ведь за год многое забылось, наверное.

Она пожала плечами.

– В общем, уволиться ты всегда успеешь, а с Володей разберемся. Я попрошусь в первую смену, чтобы его пораньше из яселек забирать, или ты пока выходи на полставки. Сообразим, короче говоря.

Забив морозилку голубцами, Ирина посмотрела свои запасы на Володин день рождения. Две банки майонеза, банка зеленого горошка для оливье, палка копченой колбасы и банка венгерского компота из персиков для торта. Царский стол можно сделать, вопрос только, кого приглашать. Маму и сестру обязательно придется, но по-настоящему хочется видеть только Гортензию Андреевну. Кирилл наверняка притащит Витю, и она никак не сможет этому воспрепятствовать. Ведь Зейда, черт возьми, братишка и, по словам Кирилла, любит Володю, как собственное дитя.

И никакой она приличный предлог не придумает, придется или терпеть Зейду за столом, или признаться Кириллу в своей паранойе, заставляющей ее подозревать милейшего парня черт знает в чем.

Ирина нахмурилась. А не надо было врать и притворяться дурачком, Витенька, никто бы тебя и не подозревал! Так, стоп, минуточку! А откуда мне известно, что ты врал и притворялся?

– Ира, Ирочка! – услышала она как сквозь вату. – Закрой дверку.

Тряхнув головой, она обнаружила, что стоит перед распахнутым холодильником, поспешно захлопнула его и перевела взгляд на часы в виде Царевны-лягушки, мамин подарок на новоселье, убивающий всю эстетику новой кухни. Двадцать два ноль одна. Время упущено, звонить Гортензии Андреевне в коммунальную квартиру поздно. Придется завтра ловить ее на работе.

Умываясь, Федор вдруг понял: что-то не так – и, только вернувшись на кровать, догадался, что именно.

– Таня, а где мое обручальное кольцо? – спросил он.

Жена кинула на него холодный взгляд:

– Ты только сейчас обнаружил пропажу?

– Ну да. Я так привык к нему, что не замечал. Так ты знаешь, где оно?

– Дома. Мне его отдали в реанимации.

– Если завтра придешь, принеси, пожалуйста.

– Зачем?

– Ну как… Я привык его носить.

– Ты же не замечал.

– Не замечал, а теперь заметил.

– Ты так похудел, что оно с тебя свалится.

Федор пожал плечами, посмотрел на узкую полоску незагорелой кожи на безымянном пальце и прикрыл глаза, сквозь ресницы наблюдая, как жена читает своего Диккенса, сидя на жестком неудобном стуле. Выдерживает хронометраж, необходимый для звания самоотверженной супруги.

Он вздохнул и почему-то вспомнил рассказ Кузнецова. Бедная девушка, бедная мать.

Может, и есть правда в дурацкой книге Башмачникова? Ведь девушка, насколько он помнил, получила высшее образование, работала, на учете в психдиспансере не состояла, значит, сумасшедшей в истинном смысле этого слова не являлась. По крайней мере вменяемой она была точно. Зачем же мать таскала ее к психиатру? Скорее всего, как и у Таньки, любовь к дочери вылилась у нее в жадное, повелительное чувство, ей надо было поглотить личность своего ребенка, подмять под себя, чтобы он не дай бог ни в коем случае не отклонялся от идеала, в крайнем случае, от высокого стандарта. Чтобы не стыдно было его предъявить в обществе и похвастаться. Мать запихивала свое дитя в прокрустово ложе идеального ребенка, не замечая, как ломает ему кости, но на живом все зарастает, образуются шрамы, грубые рубцы, они уже не болят, на теле становится все меньше и меньше чувствительных точек. И тогда, конечно, самое время тащить ребенка к психиатру, чтобы показал, куда еще можно эффективно бить.

Наверное, та мать покончила с собой не только из-за тоски. Прозрела, озарило ее, что она издевалась над дочерью и исковеркала ее психику, а прощения просить уже не у кого.

Все-таки у нормальных людей самоубийств без чувства вины, истинного или ложного, не бывает.

Федор вздохнул. Он тосковал по Глаше, тяжело переживал вечную разлуку с ней, но мысли о том, чтобы свести счеты с жизнью, не приходили к нему. И Глаша тоже в юности перенесла страшный удар – в один день потеряла мать и отца, но именно потому, что у них была дружная и любящая семья, осиротевшая девушка смогла жить дальше.

Неожиданное воспоминание вдруг подкинуло его на постели. Федор резко сел, и левый бок тут же отозвался короткой, как собачий лай, болью.