Жоэль Диккер - Книга Балтиморов

– Ох, – обескураженно вздохнула она.

Вскоре оказалось, что Скотт даже на том свете умудряется быть отличным товарищем. Его имя производило магический эффект:

– Ты почему получаешь плохие отметки?

– Из-за бедняги Скотта.

– Ты почему прогулял школу?

– Из-за бедняги Скотта.

– А можно мы вечером сходим в пиццерию?..

– Ой, нет, не сегодня.

– Ну пожалуйста, это в память о бедняге Скотте.

“Бедняга Скотт” – это были волшебные слова, позволявшие мне сколько угодно ездить в Нью-Йорк к Александре. Ибо то, что было поначалу просто телефонным романчиком, после ее отъезда превратилось в самые настоящие отношения. От Монклера до Манхэттена было всего полчаса поездом, и я по нескольку раз в неделю ездил повидаться с ней в кафе, неподалеку от ее школы. На поезд я садился с колотящимся сердцем: я буду с ней, она будет моя, только моя. Вначале мы всего лишь продолжали наши бесконечные телефонные разговоры, только наедине, глаза в глаза. Однажды, сидя рядом с ней и держа ее за руку, я наконец сделал шаг, о котором столько мечтал: я поцеловал ее, и она ответила на поцелуй. Мы обменялись долгим, насколько хватило дыхания, поцелуем. Так начался для меня год, когда я уже меньше тянулся к Банде Гольдманов; моей единственной навязчивой идеей стала Александра. Я приезжал чуть ли не через день, и мы встречались с ней в кафе. Какое счастье видеть ее, слышать, касаться ее, разговаривать с ней, ласкать ее, целовать! Мы бродили по улицам, целовались в безлюдных скверах. При виде ее мое сердце начинало бешено колотиться. Я чувствовал себя живым, живым как никогда. Сам себе не признаваясь, я знал, что это чувство сильнее того, какое я испытывал к Балтиморам.

Она говорила, что благодаря мне в состоянии справляться со своим горем. Что когда она со мной, то чувствует себя не такой, как обычно. Мы оба старались видеться как можно чаще, и наши отношения быстро крепли.

Я чувствовал, что у меня выросли крылья, и однажды в приливе глупой доверчивости решил сделать ей сюрприз и встретить ее у школы. Увидев, как она вышла вместе с подружками, я устремился к ней с распростертыми объятиями. Но она при виде меня слегка отшатнулась, не дав мне приблизиться, разговаривала очень холодно, а потом ушла. Унылый и растерянный, я вернулся в Монклер. Вечером она позвонила:

– Привет, Маркус…

– Мы разве знакомы? – оскорбленно спросил я.

– Марки, не обижайся…

– Наверно, у тебя была веская причина так себя вести. Ну так объясни.

– Маркус, ты меня на два года младше…

– И что?

– И то, что я стесняюсь.

– Чего тут стесняться?

– Ты мне очень, очень нравишься, но ты же на два года младше!

– Да в чем проблема?

– Ой, бедный мой младенчик Маркус, ты такой наивный, тебе это идет. Мне немножко стыдно.

– Просто не говори никому, вот и все.

– Все равно все узнают.

– Не узнают, если ты никому не скажешь.

– Ох, ладно, младенчик Маркус, проехали! Если хочешь меня видеть, никто не должен об этом знать.

Я согласился. Мы продолжали встречаться в кафе. Иногда она приезжала в Монклер, где ее никто не знал и она ничем не рисковала. Благословенный Монклер, маленький пригород, населенный незнакомцами.

Моя страсть к Александре не замедлила самым катастрофическим образом сказаться на школьных отметках. В классе я ничего не слышал, перед глазами была только она. Она танцевала в моей голове, в моих тетрадях, она танцевала у доски, танцевала с учительницей естествознания и шептала: “Маркус… Маркус…”, и я вскакивал, чтобы потанцевать с ней.

– Маркус! – кричала учительница естествознания. – Ты в своем уме? Сейчас же сядь на место! Мне что, клеем твой стул намазать?

Классный руководитель, встревоженный моим внезапным отставанием, вызвал родителей. Я тогда первый год учился в старшей школе, и мать, заподозрив у меня невыявленные изъяны в умственном развитии, проплакала весь разговор, утешая себя между всхлипами мыслью (той самой, что приходит на ум почти всем матерям, когда у их ребенка проблемы в школе), что Эйнштейну плохо давалась математика. Эйнштейн я был или нет, но дело кончилось тем, что мне запретили выходить из дому и в придачу решили найти репетитора, дабы он помогал мне с домашними заданиями. Я не соглашался, я молил, я катался по полу, я обещал снова получать только хорошие отметки, но все без толку: было решено, что каждый день после школы кто-нибудь будет приходить и делать со мной уроки. Тогда я поклялся себе, что на этих дополнительных занятиях буду сидеть надутый, бестолковый и рассеянный, вести себя вызывающе и все время портить воздух.