Картер Браун - Настоящая партнерша [сборник]

— Осторожно, — сказал я, но Джекстроу уже отступил. Я повысил голос: — Отойдите от двери, слышите! Мы хотим войти!

С той стороны донеслось какое-то невнятное бормотание, вылившееся в стон и шарканье ног, будто кто-то пытался встать. Потом дверь открылась, и мы быстро вошли.

Волна горячего воздуха хлынула мне в лицо с силой почти физического удара. Я чуть не задохнулся, почувствовал страшную слабость, ноги мои подкосились, и казалось, что я вот-вот упаду. Тем не менее мне удалось достаточно быстро прийти в себя, и я захлопнул за собой дверь. Поскольку моторы не работали, а тонкая сталь фюзеляжа — плохая защита от внешнего холода, эта теплая атмосфера, конечно, не могла долго сохраниться, но, пока тепло еще не ушло, оно могло спасти тех, кто остался в живых. Мне в голову пришла одна мысль, и, игнорируя человека, который стоял передо мной, слегка пошатываясь и ухватившись рукой за спинку кресла, а другой — потирая окровавленный лоб, я повернулся к Джекстроу:

— Внесите сюда стюардессу. Воспользуемся возможностью, хотя она и минимальная. Для нее надежнее быть здесь, даже если у нее сломаны ноги, чем оставаться там с простой шишкой на лбу. А ее одеялом накройте радиста. Только ни в коем случае не трогайте его!

Джекстроу кивнул и вышел, быстро закрыв за собой дверь. Я повернулся к человеку, который все еще стоял в проходе, пошатываясь и проводя рукой по окровавленному лбу. Мгновение он смотрел на меня, потом перевел непонимающий взгляд на кровь, капавшую на его ярко-красный галстук и голубую сорочку, которые страшно контрастировали с его светлыми габардиновыми брюками. Потом он сильно зажмурил глаза, потряс головой, словно прогоняя заполнявший ее туман, и спросил:

— Простите за банальный вопрос... Но что... что произошло? — Голос его был спокойным, глубоким, и владел он им превосходно.

— Авария, — кратко ответил я. — Вы что-нибудь помните?

— Ничего... То есть, ну, толчок, потом громкий, пронзительный, режущий звук и дальше...

— А потом вы ударились о дверь. — Я жестом показал на капли крови у порога. — Присядьте на минуту. Вам сейчас станет лучше.

Я уже перестал им интересоваться, все мое внимание сосредоточилось на самом салоне. Я ожидал, что увижу сорванные и опрокинутые кресла, но все они оказались в образцовом порядке: по три слева от меня, по три — справа. Передние места каждой секции обращены к хвосту, задние — к голове самолета. Более того, я ожидал, что увижу людей, израненных, оглушенных, стонущих, разбросанных между креслами и в проходе, но в просторном пассажирском салоне было почти пусто, и ни один звук не нарушал безмолвия.

Впрочем, это было не совсем так. Помимо сидящего передо мной человека я обнаружил еще девятерых. Двое лежали в начале прохода. Один, крупный, широкоплечий, с курчавыми темными волосами, опирался на локоть и оглядывался кругом, озадаченно хмурясь. Близ него, упав на бок, лежал другой, маленький, намного старше, но все, что я мог по-настоящему разглядеть, было несколько прядок черных волос на лысой голове. На нем была куртка из клетчатой материи, казавшаяся на два размера больше, чем нужно, и клетчатый галстук самой кричащей расцветки. По всей вероятности, эти двое сидели рядом в кресле с левой стороны, и их выбросило из кресел, когда самолет врезался в торос и дал крен на левое крыло.

В следующем кресле, тоже слева, сидел в одиночестве третий пассажир. Моей первой реакцией было удивление: как это он удержался на месте, но я тут же увидел, что он в полном сознании и владеет собой. Он как будто застыл в своем кресле, держась обеими руками за столик в спинке переднего кресла. Побелевшая от напряжения кожа и суставы его кистей светились в луче фонаря. Я направил фонарь выше и увидел, что на человеке плотный воротничок священнической сутаны.

— Расслабьтесь, преподобный отец, — сказал я успокаивающим тоном. — Под вами снова terra ferma [1] Твердая земля (лат.). , и дальше падать некуда!

Он ничего не ответил, только уставился на меня сквозь стекла пенсне, так что я оставил его в покое. Он, видимо, был цел и невредим.

В передних рядах справа сидели четыре человека, каждый у иллюминатора: две женщины и двое мужчин. Одна из женщин была довольно пожилой, но толстый слой косметики, крашеные волосы и замысловатая прическа не позволяли определить ее возраст, разве что с ошибкой на десять лет. Мне почему-то показалось, что ее лицо мне смутно знакомо. Она была в сознании и медленно обводила салон непонимающим взглядом. Так же вела себя и другая женщина, сидевшая в следующем ряду. Она была одета более богато: из-под наброшенной на плечи норковой шубки виднелось зеленое платье из джерси простого покроя, которое, как я подозревал, стоило целое состояние. Ей было лет двадцать пять, и с ее светлыми волосами, серыми глазами и безупречными чертами лица она была бы самой красивой из всех виденных мной женщин, если бы не слишком полные и угрюмо сложенные губы. «Возможно, — подумал я с известной долей жестокости, — она что-нибудь и делает со своими губами, когда находится в нормальных условиях, но сейчас условия не совсем нормальные, да и состояние тоже». Все пассажиры вели себя так, словно их подняли после глубокого и тяжелого сна.