Андрей Троицкий - Ревность

— Вам надо было выбрать спортивную карьеру.

— Брось болтать. Какая там карьера… Когда Антонина была жива, соблюдались внешняя видимость приличий, но ее не стало, и жизнь сделалась совсем тусклой. Павел жаловался на меня приемному отцу, а тот крыл меня матом. В восемнадцать лет я решил открыть свое небольшое дело, чтобы заработать и уйти от Наумовых. Попросил денег. Отец ответил, что готов выделить некоторую сумму в долларах, но только под проценты. Скажем двадцать процентов. Не в год, в месяц.

Радченко присвистнул. Вадим позвал официанта и заказал водку с лимоном.

— Да, ваше детство и юность не были несладкими.

— Слабо сказано. В конце концов, я устроился рабочим на стройку, пахал по десять часов. Денег хватало на аренду подвальной комнаты и скудное питание. А ведь все-таки я был подростком. Мышцы и кости болели после так, что после рабочего дня я ложился на кровать и не мог подняться, чтобы перекусить на сон грядущий. Постепенно привык к тяжелому труду. Вадим в это время оканчивал литературный институт, в который его устроил папочка. Друзьями младшего брата были золотые мальчики, о чьих отцах каждый день писали в газетах и болтали по телевизору. Ольга занималась спекуляцией современной живописью. Она вращалась среди богемы и богатых иностранцев, крутила роман с американцем. И уже готовилась к свадьбе, чтобы навсегда уехать в Штаты и больше не возвращаться. До меня никому не было дела, рядом ни одной родной души. Я рос как сорная трава.

— Но вы вышли в большие люди.

— Только своим трудом, а не хлопотами папочки. Тот вспомнил обо мне неожиданно, когда его выперли с работы. Хотели отдать под суд за расхищение государственной собственности, но решили, что публичный скандал, который затронет сильных мира сего, никому не нужен. На фоне глубокого нервного расстройства у Сергея Марковича начался диабет. Любимых родных детей не оказалось рядом. Ольга уже жила в Америке. Павел переехал в Питер, на просьбы отца вернуться, отвечал, что ему некогда, он якобы книгу пишет. Кажется, в ту пору он перетрахал всех местных шлюх и превратился в законченного алкоголика. И тогда приемный отец позвал меня. И я пришел по первому же зову, я хотел забыть обиды. Снова поселился в его доме и старался скрасить его существование. Сергей Маркович не изменился, остался надменным жлобом, чьи мысли крутятся вокруг денег и земных благ.

— Вы сказали, что его выгнали с работы?

— В то время Россия разваливалась на части, бесхозными оставались огромные куски бывшей государственной собственности. Их можно было купить по дешевке или прикарманить задаром. Наумов хорошо поживился. Он имел доступ к государственным активам, на его месте только ленивый не стал бы мультимиллионером. Старик через подставные фирмы перевел деньги за границу. Но после того, как его вышибли с работы и едва не отдали под суд, впал в меланхолию.

Даже богатство не утешало, ему казалось, что жизнь прожита зря. Он хандрил, мог днями лежать на диване или лапать домработницу. Я жил со стариком под одной крышей два года. Наумов даже по-своему привязался ко мне, хотя сомневаюсь, что он вообще был способен на человеческие привязанности. Он часто повторял, что родные дети бросили его. Все деньги он оставит мне одному, — и это справедливо. Но скоро он забыл о своих обещаниях. Ольга, к тому времени сменившая двух американских мужей, звала отца в Америку. Он долго думал и уехал… Решил: жизнь идет к концу, почему бы не скрасить последние годы, путешествуя по миру и попивая «Маргариту».

Из ресторана вышли, когда стало совсем темно. Радченко подогнал машину, пока Вадим, сытый и хмельной, курил под навесом. Как обычно он сел впереди, рядом с водителем и, не выпуская изо рта тлеющей сигареты, начал рассказывать анекдот. Машина двинулась, с площади свернула на дорогу, на мокрый асфальт лег свет автомобильных фар. Вадим не успел закончить рассказ, в затылок ткнулся ствол пистолета.

— Только дернись, — сказал Девяткин. — И пуля твоя. Сиди спокойно, гад, и останешься цел. Теперь наклонись вперед и пригни голову. Руки на колени.

Дождь заливал лобовое стекло, барабанил по крыше. Дорога, проложенная вдоль побережья, была почти пуста. Ехали молча. Вадим думал о том, что этот юрист Радченко не такой дурак, каким хочет казаться. Заманил его в ловушку и теперь непонятно, чего ждать. Голос человека, сидящего сзади, показался знакомым, а на голоса и лица память острая.