Александр Фишман - Мертвые головы

— Видать, боится их. Они кого-нибудь мочить приезжали…

— Вряд ли. Киллеры тут же свалили бы из города, а не бушлатились по баням с проститутками. В любом случае, это не наше дело. Важнее, что сами они нас не найдут, вычислить адрес по телефону не смогут, а к помощи местных прибегать не будут: придется ведь поведать как мы вдвоем отмудохали трех боевых воинов на глазах у проституток. Нет, проглотят и уедут. Пошли, а то холодает…

— Как бы снег не повалил… Хотя в холода вызовов больше. Тоже плюс…

Так получилось, что Ирину и Аллу хоронили в один день.

По расположению трупных пятен на теле Аллы судебно-медицинский эксперт пришел к выводу, что убили ее в другом месте, а в лесопосадку привезли уже мертвой. Поскольку документы у убитой отсутствовали, а о пропаже похожей девушки никто из местных жителей не заявлял, следователь районной прокуратуры, ведущий дело, решил обратиться к населению через телевидение с целью установления личности покойной. Благо, процесс разложения еще почти не затронул лица, и с помощью ретуши, наложенной работниками морга, оно было вполне узнаваемым.

Аллу по снимку опознали сотрудники больницы, где она работала. Они же вызвали ее мать из деревни, организовали похороны. И подружки по "Усладе" о трагедии узнали именно от них, поскольку снимка никто из девочек не видел, ведь его демонстрировали вечером, а по вечерам в фирме самый жор.

Хоронили Аллу на Черницком кладбище, везти тело дочери на родной погост у матери не было средств.

К возвращению матери из поездки тело Ирины пролежало в квартире уже более четырех суток. Почему-то дольше обычного производили экспертизу, потом ждали, когда брат выпишется из больницы. Словом, Ирину хоронили в один день с Аллой, только на другом кладбище, на Михайловском.

Алла в "Усладе" пользовалась большей любовью, поэтому кроме Карины и Юли, делегированных Мамочкой на похороны Ирины, все пришли проводить в последний путь именно ее. Правда, с Кариной и Юлей увязался еще Витяша, "для более солидного представительства", как он пояснил. А вот венки и цветы распределили поровну.

Мишаня вообще никуда не пошел, заявив, что панически боится покойников, похорон и всего, что с этим связано.

После обоих похорон, быстренько отметившись на поминках в кругу родных Ирины и коллег Аллы, все усладовцы собрались в конторе. Девочки вскладчину накрыли стол, мужчины принесли водки. Мамочка недрогнувшей рукой отключила телефон (правда был вторник, и Кирилл еще подумал, а сделала бы она это в пятницу), и сели поминать подруг.

Мамочка произнесла прочувствованную, печально-слезливую речь, кое-кто из девочек всплакнул, все украдкой бросали взгляды на опрокидывающего в рот стопку за стопкой Петра. Вообще-то он держался лучше, чем ожидали, вот только обычно глубокие умные глаза превратились в стылые лужицы, да пил так, словно хотел утопить горе в водке в буквальном смысле слова. Мамочка сделала сидящему рядом с Петром Кириллу знак, чтобы он его притормаживал. Тот понимающе кивнул в ответ и принялся добросовестно выполнять поручение.

Как это всегда и бывает на русских поминках, собравшиеся, поначалу абсолютно искренне скорбящие по усопшим, спустя какое-то время и сколько-то выпитых бутылок, отошли от горя, отмякли душой, а потом и повеселели. Конечно, это был не тот бесшабашно-веселый настрой, присущий свадьбам, юбилеям или празднованию Нового Года, но разговоры за столом повелись разные, далекие от традиционно-философских тем, коим только и пристойно иметь место на подобного рода мероприятиях. Мишаня, дезертировавший с похорон, но почтивший своим присутствием поминки, даже завернул пару анекдотов. Несколько девочек рассмеялись, но Мамочка пришикнула на них, и они стушевались.

Витяша оседлал своего любимого конька. Хлебосолов краем уха уловил обрывок фразы, которую он произнес в беседе с соседками по столу: "…так что все герои у Достоевского — "голубые". Да и он сам…"

— Ну что ты плетешь! — переморщившись как от зубной боли, проговорил он.

— А что, не так? — сразу переключил внимание на Кирилла как на более достойного собеседника Витяша. — Могу доказать!

— Тебе дай волю — ты всех в гомики запишешь. — Вовсе нет. Выслушай мои аргументы. Алеша Карамазов с какой радости в монахи поперся, а? А Раскольников? Помнишь, он собирался жениться на дочери хозяйки? А та была страшная как смертный грех, больная насквозь и с "гусями". Странный выбор, не правда ли? Скрытый гомосексуализм налицо. Сонечку Мармеладову он все никак не мог оприходовать. Даже когда она отправилась за ним на каторгу! И ведь так до конца романа их отношения оставались платоническими! А ведь это его огромная, настоящая любовь, а не просто так! Любовь любовью, а против природы не попрешь…