Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Он размышлял об этом, моя и вытирая посуду. Ставя стаканы на место, он наткнулся на бутылку бренди. Видимо, рассчитанная исключительно на чрезвычайные обстоятельства медицинского характера, она хранилась на полке с крупами и фасолью. Арно машинально взял ее в руки. Бутылка была большая и почти полная. Он налил себе маленький стаканчик и выпил.

Ему обожгло горло, он закашлялся, но немного погодя определенно почувствовал себя лучше. И потому выпил еще один. На этот раз все обошлось без кашля, он почувствовал во всем теле приятное тепло. Алкоголь подействовал на него именно так, как, по его предположениям, он и должен был подействовать — убрал скованность и волшебным образом придал храбрость, в которой он так нуждался для совершения безумного поступка. Он решился выпить третий, но тут неожиданно для себя плавно опустился на стул. В голове как-то странно шумело.

Внезапно ему пришла на память сцена из любительского спектакля, которую он видел много лет назад. Дело происходило в России. На сцене двое — он и она. Все окружающие полагают, что они любят друг друга. Она складывает вещи, собираясь уехать. Он стоит у двери. Она думает, что он собирается сделать ей предложение, и он хочет сделать ей предложение, но так и не делает, а она уезжает и становится гувернанткой. Бессмысленно растраченная жизнь и страдания их обоих произвели тогда на Арно глубокое впечатление. Он решил, что это воспоминание сейчас для него знаменательно, в нем и предупреждение, и одобрение.

Чтобы грусть не ввергла его в нерешительность, он принял еще один стаканчик, после чего на нетвердых ногах двинулся к окну и распахнул его, наслаждаясь теплым душистым воздухом. Это было очень приятно, но хотелось чего-нибудь еще более пронзительно нежного.

И вдруг до него донеслись звуки виолончели. Она играла мелодию, способствовавшую раскрытию и очищению чакр. Мэй как-то объяснила ему, что их количество соответствует семи нотам гаммы. Арно не мог бы сказать, почему он решил, будто она в эту минуту исполняет именно такую мелодию. Особый оттенок тона? Или более глубокая пауза? Но разве возможно слышать цвета и полутона? Опираясь на раковину, он медленно встал, стараясь не пропустить ни малейшего нюанса в звучании.

Он ощущал восторг и необычайную уверенность в себе, словно сразу обрел всю силу, которая будет поддерживать их обоих, — сейчас и еще многие и многие годы. Это нисколько не пригнуло его к земле, наоборот, он чувствовал, что парит в вышине. Он преисполнился уверенности в том, что она будет принадлежать ему, вся целиком, во всем своем непередаваемом великолепии — духовном и физическом. Божественно сладкие звуки все неслись и неслись, и Арно, уже почти сходя с ума, вдруг представил, что его возлюбленная сейчас не сидит в английском захолустье, а несется в вышине, оседлав облачко с золотистой каемочкой, в сверкающем рогатом шлеме. Вот оно! Его час настал.

Необычайный прилив энергии требовал каких-то немедленных свершений, и Арно выхватил цветы из ведерка и огляделся, ища, чем бы их обвязать. На глаза, как назло, ничего не попалось, и он обернул букет чайным полотенцем. Его стратегический план состоял в том, чтобы вручить букет, сделать несколько комплиментов по поводу благородства ее души, изящества речей и невероятного женского обаяния, отвесить учтивый поклон и удалиться. Пожалуй, он с этим справится. Сказать несколько сладких слов? А почему бы и нет?

Он сунул свой стих меж цветочных стеблей и быстрыми шажками засеменил к двери, как вдруг мелодия оборвалась посреди музыкального лада, где-то между сердцем и солнечным сплетением. Арно застыл на месте, весь превратившись в слух, но молчание затягивалось. Что там могло случиться? Может, ей стало плохо? Он вздрогнул, но здравый смысл возобладал: Мэй не могла заболеть. Ее рубенсовские пропорции, ее роскошный бюст, ее сияющие глаза — все свидетельствовало, что ее физическое естество несокрушимо. Возможно, она просто сделала паузу, чтобы подтянуть струну или дать отдых руке. Но почему посредине музыкальной фразы? В этот момент до него долетел звук, еще более удививший его: жалобный, похожий на стон, прерываемый всхлипами. Сначала Арно показалось, что это пение. И правда, звучало очень мелодично. Своим настроением оно напоминало средневековые лирические баллады, исполняемые под аккомпанемент лютни. Но тут раздалась особо драматическая каденция, и внезапно Арно открылась ужасная правда: это было вовсе не пение, а самый настоящий плач. Вне себя от ужаса и сострадания, Арно помчался по коридору. Мэй сидела со смычком в руке, склонив голову к инструменту, словно намереваясь играть. Щеки ее были мокры от слез, и классический профиль свидетельствовал о глубокой печали. Арно остановился на пороге. Сердце колотилось. Он не мог говорить. Не мог выдавить из себя ни единого слова утешения, не то что разразиться пылким признанием. Сначала Мэй даже не заметила его появления. Арно, все еще сжимая в руках обернутый полотенцем букет, нерешительно шагнул вперед. Она обернулась и тихо произнесла: