Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Учитель смотрел, как она подходит все ближе. Он видел перед собой тоненькую девушку в кричащем наряде: юбчонка с воланами, вся в серебристых блестках, коротенький топ, едва прикрывавший грудь. Светлые, покрытые лаком волосы стояли дыбом, глаза были обведены черным, ярко-алый рот резко контрастировал с бледным осунувшимся лицом. От нее пахло джином, крепкими духами и несбывшимися надеждами. С каждым шагом ее плач становился громче, и когда она добралась до сцены, уже рыдала. Стоя перед ним на высоченных каблуках-шпильках и прикрывая ладонями грудь, она стонала и выла в полный голос.

Ей казалось, что все это происходило давным-давно, и сейчас она уже плохо помнила, насколько глубоко было ее отчаяние.

— Сделать вам еще чаю, Учитель? — Она протянула руку и взяла его стакан.

— Нет, спасибо.

Меж бровей его залегла глубокая морщина. Он выглядел утомленным, более того, он выглядел старым, Сугами заметила мешки у него под глазами. Было невыносимо думать, что время имеет власть и над ним, хотя кто, как не он, своей мудростью и добротой заслуживал, чтобы время его пощадило? Любить их и защищать их — его предназначение. А что, если его не станет?

Сугами направилась было к дверям, и вдруг ее посетила мысль, что одно дело знать, что человек смертен, и совсем другое — понимать, что в любой момент может умереть некто близкий. Она подумала о Тиме: что ждет мальчика, если его покровителя вдруг не станет? А они? Что будет со всеми ними? Ей стало страшно. Она повернулась, подбежала к Учителю, взяла его за руку и приложила к своей щеке.

— Ради всего святого! Это еще зачем?

— Не хочу, чтобы вы умерли.

Она подумала, что он начнет подшучивать над ее детскими страхами, но Учитель просто сказал:

— Это неизбежно. Все мы когда-нибудь должны будем умереть.

— И вам не страшно?

— Уже не страшно. — Он убрал руку с ее щеки и добавил: — Вероятно, раньше я бы боялся. Но не теперь.

«Зато мне страшно», — подумала она и с тяжелым сердцем оставила его одного.

Из открытого окна первого этажа дома несся поток глубоких низких звуков. Надежно упершись широко разведенными, тридцать девятого размера ступнями в специальный коврик, Мэй исполняла на виолончели сонату Боккерини. Смычок энергично скользил по струнам взад-вперед. Ее густые брови были сосредоточенно сдвинуты, глаза плотно зажмурены. В порыве вдохновения она с такой страстью встряхивала головой, что сверкающие капельки пота разлетались во все стороны, а одна из ее кос, уложенных корзиночками над ушами, отвязалась и качалась туда-сюда в ритме сонаты.

На ней был свободный балахон кирпично-серого цвета с рисунком из пирамид и похоронной процессией. Это было далеко не самое удачное творение закройщика. Из-за его ошибки куски ткани были сшиты таким образом, что на одной части похоронная процессия с носилками умершего, верблюдами и плакальщицами шла в одном направлении, а на другом — в ему противоположном.

Впрочем, не останавливаясь на этом пышном одеянии, взгляд ценителя мог насладиться точеным профилем Мэй, безмятежным и чистым, поскольку в нем читалось стремление сделать всех здоровыми и счастливыми. Ее лицо привлекало к себе внимание еще и потому, что она украшала его и ухаживала за ним так же неутомимо, как за всем, что ей принадлежало, начиная с комнаты и заканчивая самой дешевой безделушкой. Палитра отличалась смелостью и яркостью красок, кисть — щедростью их употребления. Щеки рдели, как розы, влажные полные губы состязались с цветком граната. Растушевка присыпанных серебристыми блестками век сочетала ярко-зеленый, небесно-голубой и лиловый тона. Временами ее лицо пламенело. Это случалось тогда, когда она, предавшись размышлениям об иных мирах, прежде чем напудриться, по рассеянности накладывала на лицо еще один слой тона.

Финальный аккорд — и Мэй опустила ладонь на струны, чтобы погасить их дрожание. «Вряд ли где-то в мире существует еще какой-нибудь инструмент, который способен так элегантно рыдать». На минуту она прижалась щекой к полированной поверхности инструмента, оставив на ней отпечаток персикового цвета, затем прислонила виолончель к стулу и в своих свободных, величественно колыхавшихся одеждах выплыла в сад.

Мэй постояла, глядя на огромный кедр. Ей очень хотелось продлить ощущение покоя, которое она испытывала во время игры. Однако на сей раз блаженство преобразовалось просто в удовольствие, вслед за чем ею овладело непривычное состояние смутной тревоги. Мэй вздохнула и поспешила переключить свои мысли на недавно проведенный ею семинар под названием «Оберните себя радугой». На семинар записалась масса народа, и он прошел с большим успехом, но в данном случае метод переключения мыслей успеха не имел. Ее даже не радовал приближающийся день сеанса возвращения в прошлое, обещавшего во время «регрессии» захватывающие приключения.