Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Вдвойне обеспокоенная, Мэй опустилась на кресло возле окна. На сей раз ни напоенный ароматом цветов ночной воздух, ни мерцающее великолепие звездного неба не произвели на нее, как обычно бывало, успокаивающего эффекта. Несвойственное ей чувство глубокого одиночества овладело ей. Оно было совсем не похоже на то, что овладевает человеком среди ночи, часов около четырех, когда мысль о неизбежности смерти давит на тебя, как повязка на глазах. Нет, это было не безнадежное отчаяние, и все же… Все же ей было не по себе. Ей стало ясно, что в ее Раю, — а для нее это место действительно стало раем, появился самый что ни на есть настоящий Змей — двуликий, двуличный и злоязычный.

Она не знала, кто он, зато знала почти наверняка, что человек, шаривший в комнате Джима, вошел в дом. Мысли ее вернулись к услышанному ранее обрывку фразы. Упрекая саму себя за абсурдность такого предположения, Мэй почему-то была убеждена, что между двумя этими случаями существует некая связь. У нее возникло искушение забыть про них и оставить все как есть в надежде, что ничего подобного больше не произойдет. В данном случае принцип «занимайся своими делами и не суй нос в чужие», возможно, не так уж плох. Правда, такой подход был абсолютно чужд духу их общины. Весь смысл их жизни как раз в том и заключался, чтобы вникать в дела друг друга, в чем же еще, как не в этом, выражается забота о благе ближнего?

Итак, мысли Мэй крутились вокруг этих двух тем — таинственного голоса и таинственного посетителя. Она сидела неподвижно, нервно собирая в складки свое широкое платье, отчего верблюды на нем пришли в движение, создавая вполне реальное впечатление идущего каравана.

Если бы только она знала, с кем разговаривал тогда Учитель — с мужчиной или с женщиной! Тогда можно было бы выбрать в советчики персону противоположного пола. Она вскочила на ноги, готовая только что не рычать от бессильной ярости, ей всегда была невыносима сама мысль о том, что существуют в жизни проблемы и ситуации, которые не поддаются решению. Мэй стала ходить взад-вперед, мысленно, но страстно взывая к персикоцветной госпоже Гуаньинь [3] Гуаньинь — персонаж восточной мифологии, богиня, спасающая людей от всевозможных бедствий. , чье божественное покровительство и деликатное руководство было обещано ей на прелестной церемонии, сопровождавшейся вручением корзины фруктов, нескольких рулонов белой льняной ткани и чека на довольно впечатляющую сумму. И хотя с того самого первого дня не было случая, чтобы госпожа Гуаньинь отказала бы ей в совете или не послала бы в поддержку свои целительные лучи, сегодня она так и не отозвалась.

Арно рыхлил землю для бобов и сражался со своим коаном [4] Коан ( яп. ) — короткое повествование или вопрос, зачастую содержащий парадокс, доступный скорее интуитивному пониманию. . Это был очень трудный коан, поскольку разработал его не кто другой, как сам мастер дзен-буддизма Бак Ан. «На что похож звук, издаваемый одной хлопающей ладонью?» — вопрошал он.

Арно знал, что логически последовательное рассуждение ему ничего не даст. Согласно самоучителю сатори [5] Сатори ( яп. ) — состояние озарения, которое переживается в медитативной практике дзен-буддизма. , для откровения (как бы мгновенно оно само по себе ни происходило) требовались месяцы, а то и годы усиленных занятий интенсивной медитацией и самосозерцанием. Послушник обязан полностью реализовывать свое подсознание в каждый момент каждого дня. Он должен на сто процентов подключать свое сознание и физические силы к любому занятию, каким бы скучным или недостойным это занятие ему ни казалось. Арно придумал для себя кучу маленьких приемов, которые помогали ему вернуться в настоящее, когда его внимание начинало рассеиваться, что случалось постоянно. Сейчас для того, чтобы не отвлекаться от прополки, он ущипнул себя за руку.

Он сжал черенок, сосредоточившись на ощущении полированной поверхности ручки, сконцентрировал взгляд на заржавевшем лезвии лопаты, а также на малюсеньких цветочках мокрицы, с их крошечными тычинками с черными точками наверху.

Уход за садом не доставлял ему ни малейшего удовольствия. Декартово представление о человеке как господине и защитнике Природы-матушки не находило отклика в его душе. Садовая работа была неприятна и трудно понимаема. Сад ему представлялся неким существом, которое только и ждет, чтобы сделать его своим пленником — здесь было полно цепляющихся веток, предательски скрытых травой мокрых клочков земли, куда проваливалась вдруг нога. К тому же здесь всегда была куча мошкары и всякого рода ползающей публики, например, колорадских и майских жуков, слизней и червяков. Каждое из этих существ имело свой личный интерес и жирело на результатах трудов Арно, которые и без того, честно говоря, оставляли желать лучшего. Он не имел ни малейшего представления о земледелии и потому пытался выращивать морковь на суглинке, фасоль и бобы на заболоченных участках, а картофель упорно сажал год за годом на одном и том же месте.