Николай Стародымов - След мстителя

Да, река меняется. Но вместе с ней меняемся и мы. Взрослеем, стареем, мудреем, глупеем… Это и есть жизнь. Во всей ее непредсказуемости.

Ждать пришлось очень долго. Так долго, что… Просто неловко об этом говорить.

…В этот вечер и ночью Александр выпил слишком много шампанского. И теперь оно, это коварное пенистое вино, клокотало и стремилось вырваться наружу.

Ну где же этот Борисевич?!

Харченко ерзал на месте, чувствуя, как у него скоро лопнет мочевой пузырь. В кинокомедии это выглядело бы, наверное, очень смешно: благородный рыцарь пришел мстить — и обосс… простите… лся.

Но то в кинокомедии. В реальной жизни было не до смеха. Он попросту не знал, как поступить. Встать и идти искать туалет — все равно что самому напроситься на пулю. Но не мочиться же в комнате. Глупо, пошло, стыдно, не по-мужски…

К тому же он стеснялся покойников. Маркел, Стас и Жора по-прежнему лежали у двери. Их неподвижные тела темнели у порога в призрачном лунном свете.

Нестерпимо хотелось по нужде. Но не делать же это в доме.

Ну а если нет другого выхода?

Что же делать?

Вот тут только и появился Борисевич.

Глаза Александра уже приноровились к лунному полумраку комнаты. Привыкшие к тишине уши напряженно ловили малейшие звуки. Поэтому, когда едва слышно провернулись хорошо смазанные петли, Харченко уловил этот невесомый шум. Одна из дверей едва заметно начала приоткрываться.

Мститель напрягся. Ради этого мгновения он шел сюда так долго. А потому тотчас отключился от всего, что могло хоть как-то помешать акту мести.

В открывшемся проеме царил полный мрак. Потом в этом мраке что-то шевельнулось. Чуть заметно блеснул хромированный револьвер. Борисевич из тьмы вглядывался в комнату. Потом шагнул через порожек и тотчас отпрянул назад. Провоцирует! — понял Александр. Старый трюк, для новичков.

Виктор появился опять. Он шагнул раз, потом другой… Теперь убегать ему поздно. И Харченко негромко поздоровался по-португальски:

— Boa noite, senhor! О que ha de novo? (Доброй ночи, сеньор! Что нового?)

Первое движение Борисевича было чисто рефлекторное: он присел, готовый отскочить в сторону. Но потом усилием воли остановился, понял, что на мушке. Замер, опустив руку с револьвером.

— Опять ты меня переиграл, — произнес с досадой. И выкрикнул с вызовом: — Ну так стреляй же, так твою растак!

— Да в тебя и стрелять-то неинтересно, — оскорбительно хмыкнул Харченко. — Хвастался, хвастался… Совсем ты жиром заплыл, Борисевич.

Виктор с досадой швырнул револьвер на столик.

Харченко не скрывал своего лидирующего положения в сложившейся ситуации:

— Свет включи!

Борисевич не стал противиться, прошел к двери, щелкнул клавишей выключателя. Харченко вовремя прижмурился, глаза быстро привыкли к свету.

Виктор глядел на него со смешанным чувством восхищения, зависти и ненависти. Доконал его бокал шампанского, который Александр поднес к губам.

— Ну ладно, — с презрением сказал Харченко. — Мне здесь делать больше нечего. Знай же, ублюдок и скотина, что ты сегодня остался в живых только потому, что я, человек, который тебе доверял и которого ты обманывал, человек, жену которого ты соблазнил, а потом убил… Короче говоря, я не считаю тебя, Борисевич, достойным даже того, чтобы убить. Ты мразь, для которой слишком велика честь погибнуть в честном поединке. Можешь подослать ко мне киллеров — тебе это привычно и денег хватит — ведь за твои грехи платит твоя фирма… Мне очень жаль всех людей, которые погибли от моей руки, пока я до тебя добирался. Они, имей в виду, не на моей, а на твоей совести… Всегда помни, сволочь: я бы тебя никогда не предал. И Аннушка тебя не предала. Не мы тебя, а ты нас всех предал и продал. А потому не сомневайся: твои нынешние дружки, в отличие от нас, если будет выгодно, о тебя ноги вытирать станут. И совесть или сострадание у них даже не шевельнется…

Виктор стоял бледный, сжимая в бешенстве кулаки. Он бы бросился сейчас на Александра даже с голыми руками. Если бы… Если бы не осознавал, что в глазах своего бывшего сослуживца он именно так и выглядит. А выслушивать правду, когда понимаешь, что это и в самом деле правда, из уст друга или врага, одинаково неприятно. От врага даже хуже, потому что в глазах друга можно выглядеть не лучшим образом, ибо друг простит; в глазах врага стараешься выглядеть более благородно…

— Я пошел. — Александр был по-прежнему снисходительно-безжалостен. — Я уже говорил, что жалею только об одном: чтобы добраться до тебя, я лишил жизни нескольких невинных людей. А тебя вот пожалел… Тебя, убийцу своей жены, пожалел… Хотя было бы правильно именно тебя утопить в крови всех людей, что погибли, пусть и по моей вине, но по твоей милости. Уверен, что это было бы справедливо.