Самюэль Давидкин - Выкуп первенцев

— Давай за мной, — подбодрил он.

Внизу виднелись темные крыши невысоких домов на берегу, некоторые из них были стеклянными. На северной стороне, в дневное время укрытой от солнечных лучей тенью собора, кое-где еще оставались сугробы. Из-под них вытекала талая вода, поэтому скала местами была мокрой и скользкой. Они шли пригнувшись и вскоре добрались до двух ярких прожекторов, вмонтированных в скалу. Их лучи были направлены вверх, чтобы подсветить северную стену собора, сложенную из красного кирпича.

— И только ради этого мы сюда притащились? — возмутился Даниэль.

Аско приложил палец к губам и строго посмотрел на коллегу:

— Ничего лучше мне в голову не пришло. Нам нужен очень яркий свет и место, скрытое от посторонних глаз. Скоро все увидишь.

Он осмотрелся вокруг и достал из сумки пластиковую папку. Встав на колени рядом с прожектором, Аско положил документ на стекло и знаком пригласил Даниэля располагаться рядом.

Бумага внутри прозрачной папки засветилась в ярком луче света. На ней проступила сетка из квадратиков и текст. В центре листа был изображен большой восьмиугольник, сверху и снизу от которого отходили вертикальные узкие прямоугольные рамки, в которых не было пометок. Они делили сетку на правую и левую стороны, зеркально отображавшие друг друга. Рассмотрев документ, Даниэль повернулся к Аско:

— Где ты это взял?

— Эта бумага несколько дней провалялась у меня в сумке. Осталась от отца. Хотел показать ее кому-нибудь, кто знает русский язык, потому что на другой стороне текст на русском. А потом заметил вот это.

— Но эти небольшие надписи сделаны на иврите и довольно своеобразным почерком. Это имена. Причем неслучайные. Если не ошибаюсь, здесь имя моего прадеда, — сказал Даниэль и удивленно показал на один из квадратиков.

Он стал читать документ внимательнее, его губы шевелились, повторяя прочитанные слова.

— Аско, это старый план хельсинкской синагоги. Восьмиугольником обозначена бима, с которой читается Тора. Вертикальный прямоугольник — центральный проход синагоги. И знаешь, какое имя написано наверху с правой стороны от бимы?

Аско огляделся вокруг, как будто для того, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.

— Исак Ашковиц, — тихо сказал Даниэль.

Ветер трепал листок в папке перед стеклом прожектора, и казалось, что вся стена собора колышется. Аско заметил, что ледяная вода со скалы течет прямо по его ботинкам, и ноги промокли. У него замерзла спина, все тело сотрясала дрожь.

— Пойдем отсюда.

Тува лежала в траве и пристально изучала одну из бесчисленных былинок, склонившихся к ее лицу.

В воздухе стоял запах рыбы и морской соли. Папа рассказывал, что эта поляна всего лишь сто лет назад была морским дном.

Девочка встала и направилась к краю лужайки, а оттуда по узкой тропинке к морю. Низкие кусты можжевельника на краю острова искривились под напором юго-западных ветров, которые дули тут почти каждый день. Казалось удивительным, что деревца еще способны стоять.

На берегу больше никого не было. Пустые лодки лежали вытянутыми на сушу или покачивались у причалов.

Туву ждали дома, но вместо того, чтобы праздновать со всеми свой седьмой день рождения, она села на свою любимую скалу и заплакала. Тува была очень счастлива весь день, но эта радость разбудила в ней что-то, чего она никогда раньше не чувствовала и что не могла выразить словами. Когда слезы высохли, девочка вздохнула и пошла вверх по тропе, ведущей к зеленому дому над морем.

Вскоре семья Тувы переехала в Хельсинки, и она пошла в школу.

Когда же она снова столкнулась с этим детским чувством? После того как встретила артиста.

Она давно знала, что знаменитость живет напротив их дома на Кауппиаанкату, и за несколько дней до выпускного бала познакомилась с ним в кафе. Артист прятался за темными очками, но не стал возражать против общения с гимназисткой, интересующейся его последней ролью, и пригласил Туву за свой столик.

Через несколько месяцев Туве самой пришлось носить темные очки, потому что искорка исчезла из ее глаз. Теперь с ней произошло то же, что и с можжевельником на берегу ее детства. Она согнулась под злым ветром, потому что стояла на месте слишком долго.

Артист был мужчиной искушенным, умевшим расставлять ловушки. Это были ловушки из слов.

Он производил впечатление приятного и утонченного человека. Тува любила лежать на диване у него дома и слушать, как он разучивает реплики и репетирует свои роли: она доверяла артисту и позволяла себе жить в его мире. Пока однажды он вдруг не забросил сценарии и слова его не стали грубыми и насмешливыми.