Дмитрий Петров - Призрак киллера

— Эй, дядя, — обратилась к Щелкунчику одна из мерзких девиц, когда он поравнялся с компанией. — Закурить не найдется?

Двое парней мгновенно, как по команде, заступили ему дорогу. Руки у них были в карманах, значит, там были либо ножи, либо кастеты. Еще трое зашли сзади, и Щелкунчик услышал позади себя шепот и препирательства — кому бить первым.

Он остановился, посмотрел на стоящих перед ним парней. Все молчали, только обе «отмороженные» девки беспрестанно глупо хихикали…

Вот так, в такой обстановке многие уже прощались если не с жизнью, то со здоровьем. Сколько слез потом было пролито семьями, детьми, женами новоявленных калек…

«Убить их?» — лениво пронеслась мысль у Щелкунчика.

После плотного неторопливого ужина мозги шевелились вяло, как-то безучастно. Был тяжелый день, потом тяжелая ночь. Он сделал сложное дело, которое потребовало много моральных усилий. Теперь вот еще это. Какие-то молоденькие сопливые подонки. Убить их не жалко. Совсем не жалко, и не потому, что Щелкунчик был киллер. Тут было совсем другое. Когда убиваешь по заказу, когда действуешь в рамках своей привычной профессии, в этом нет ничего личного. Тогда это просто дело, которое нужно сделать, и тут не может быть места для жалости или вообще каких бы то ни было чувств.

Щелкунчику удалось сохранить свою психику именно благодаря этому умению, этой способности разделять, жестко разграничивать жизнь и работу. Когда он киллер — о жалости вообще не может быть речи, как не может быть речи о личных человеческих чувствах. Щелкунчик презирал людей, которым нравится убивать.

Не так-то много ему довелось встретить таких людей в жизни, но несколько встреч у него было. Нет, это были для него совсем не люди, не говоря уж о том, что он никогда бы не признал их своими коллегами. Они любили убивать себе подобных, то есть делали это с удовольствием… Их он считал маньяками, уродами и не мог поставить себя с ними на одну доску.

Однажды он посмотрел довольно старый французский эротический фильм. Названия он не запомнил, но одна сцена врезалась ему в память сразу, потому что он мгновенно провел аналогию со своей экзотической профессией.

В той сцене к владелице публичного дома обратилась женщина-врач, которая призналась, что больше всего на свете хотела бы стать проституткой и потому просит взять ее в публичный дом… Хозяйка-бандерша предложила этой докторше поласкать себя у нее на глазах. Так сказать, на пробу… И что же? Та сделала это, после чего бандерша презрительно сказала ей: «Нет, вы мне не подходите. Вы не можете быть шлюхой потому, что вам это слишком уж нравится…»

Для Щелкунчика это было очень показательно. Он тогда сразу же подумал про себя с удовлетворением, что нет, ему ни в коем случае не нравится убивать. Он не убийца, а просто киллер-профессионал. Если бы он умел делать что-то другое и это приносило бы доход, он занимался бы другим. Просто сейчас он не умеет делать ничего, кроме тихого, аккуратного убийства заказанного лица. А в личной жизни он испытывал все чувства, включая и жалость к людям и животным.

Но этих хулиганов, встретившихся ему сейчас на пустынной улице Сыктывкара, он все равно не жалел. Он посмотрел на них, услышал обрывки их речей и понял, что жалеть тут некого. Решительно некого. Ну и что, что они молодые? Тем хуже, значит, они превратились в зверей почти с младенчества. Если их сейчас просто взять и поубивать на месте, никто ничего не потеряет. Общество только выиграет от этого. В будущем несколькими десятками покалеченных, изуродованных людей станет меньше…

Но нет, убивать он не хотел. В памяти вдруг пронеслась вся вереница людей, которых ему довелось прикончить. Это была даже не вереница, не портретная галерея, а просто некая эманация, как бы непрерывный поток, без лиц и индивидуальности…

Щелкунчик посмотрел на стоящих перед ним хулиганов, и, может быть, те каким-то животным чувством ощутили нечто… Нечто грозное и беспощадное, с чем они вдруг неожиданно для себя столкнулись на пустой и такой знакомой им улице.

И то, что они внезапно увидели в глазах этого неизвестного им человека, было гораздо страшнее всего, что они уже знали. Страшнее милиции, страшнее суда и прокуратуры. Эти глаза смотрели на них и были одновременно внимательными и будто незрячими. Щелкунчик смотрел сквозь этих парней и их верещащих девок.

Убить их не составило бы ему сейчас ни труда, ни времени. Может быть, парни не успели бы даже вытащить свои глупые ножи. Он даже знал, как именно следует убивать вот таких и вот в такой ситуации — нужно переламывать им шейные позвонки. Быстро и надежно. Верная смерть. Ему уже приходилось делать такое.