Андрей Воронин - Последнее купе

Три тысячи сто сорок шестой мент. Три тысячи сто сорок седьмой – ого! жирный такой, затылок в три этажа, воротник форменной синей сорочки потемнел от пота. Крадется. Ползет. Хочет отобрать у Кафана товар, падаль, и сам нажраться героином, запустить свою рожу в порошок по самые свинячьи уши. Хрю, хрю. Ну, это еще как сказать. Кафан с Шубой тоже не первый год в степи, у них на этот случай есть пара простых, как грабли, приемов. Например: Шуба берет наизготовку бесшумный пневматический пистолет, они из него куропаток подстреливают, когда жрать сильно хочется. Берет Шуба эту дурилку, прицеливается и сандалит жирному по жопе. Так, чтобы самым краешком задело, чтобы с оттяжкой, чтобы жирный подскочил вверх на полметра. Есть. И вот тут уже Кафан достает своего «бригадира» и берет мента на мушку. Бах! Попал. Одиннадцатый калибр, старина, это когда кишки через спину вылазят, чувствуешь? И вот жирный лежит в верблюжьей колючке, отдыхает, воздух над ним дрожит от мух, в брюхе у него сороки хозяйничают, трещат, хвосты растопырили, щиплют по кусочку, красота. Остальные три тысячи сто сорок шесть ментов ни хрена понять не могут, вертят головами: что? откуда? где? А вы ползите, ничего. Ползите, ползите, служивые, у вас работа такая. Три тысячи сто сорок восемь, сто сорок девять.

Кафан снова повернулся на бок. Мышцы запели нестройным жалобным хором. Проводница, эта стерва крашеная, даже матрас не дала, пожалела. Нет, степь уж на что сухая и колючая, а куда мягче, чем багажная полка. И шире – не свалишься. И ночь там не такая душная.

Без двадцати пяти четыре. Кафан приподнялся, свесил ноги.

– Шуба, – шепотом позвал он. – Вставай. Пора.

Шуба простонал что-то во сне. Потом вдруг резко дернулся, ударился головой о потолочную панель.

– Ёооо-о-о.

– Тихо. Слезай, пошли. Время не ждет.

– Ага, – пробормотал Шуба, зевая. И тут же загремел вниз, как груженный камнями чемодан. Звякнула посуда на столике. Кто-то вскрикнул на первой полке. Послышался скрипучий голос:

– Воняют тут. Как козлы. И шумят еще вдобавок.

Кафан проронил негромко:

– Смотри, как бы у самого дерьмо из ушей не полезло.

Он помог Шубе подняться, легонько врезал ему по роже, чтобы просыпался скорее, потом взял с полки оба рюкзака, кивнул в сторону тамбура.

– Пошли.

В тамбуре они закурили. Шуба стоял, скорчившись, смотрел в дымящееся далеким утренним светом окно, от холода щупал себя под мышками.

– То духота, – ворчал он, – то холод. Хрен поймешь. Чего ты меня потянул сюда?

– А ты собираешься до самого Мурмана на третьей полке дрыхнуть, ишак? – Кафан открыл дверь в грохочущую клетушку между вагонами, помочился туда и сплюнул. – А товар где спрячешь? Под головой?

– Не знаю, не думал, – честно признался Шуба. – Я когда засыпал, представлял себе: вот если бы Вирус вдруг здесь объявился, то я бы…

– Сунь лучше язык в задницу и молчи, – отмахнулся Кафан. – «Я бы», «я бы…» Сейчас пойдем искать наши места, те самые, что Вирус просрал. Попробуем столковаться с проводником, он что-нибудь придумает для нас. – Кафан глянул на свои часы. – Четыре утра почти, народ дрыхнет без задних ног, никто на нас глазеть не станет. Заодно стрельнем денег по дороге, подстрахуемся на всякий поганый случай… Что ты уставился на меня, как фиг на бритву? Что непонятно?

Шуба зябко поежился, сунул ладони глубже под мышки. Зевнул.

– А как мы их найдем? Ну, эти места? Ты что, экстра… этот? гипнотизер?

– Мозгами надо шевелить, ишак, – поморщился Кафан. – Купейный вагон – это раз. Последнее купе. Для курьеров всегда последнее бронируют, чтобы у туалета. Это два. И три: туалет будет закрыт, типа залило или ремонт… Кто тебя такого тупого родил, Шуба, а? Вот блин. Четвертый год уже ездишь, пора соображать что-то, думать.

– Чего мне думать… – Шуба опять зевнул, широко, по-собачьи. – Я на подхвате, мое дело товар на горбу таскать да в морду бить, если что.

Кафан покрутил в пальцах окурок, хотел выбросить, потом передумал, затушил о стену и – степная привычка – сунул его в карман.

– Ладно, – сказал Кафан. – Светает. Пора двигать. Нам еще пятнадцать вагонов пройти и не споткнуться ни разу.

Вагоны с шестнадцатого по десятый – плацкартные, здесь грязно, пахнет несвежим бельем и острой едой, люди спят вповалку где в два, а где и в три этажа. Душно. Сумки, картонные ящики, пыльная обувь в проходах. Кафан присматривался к пассажирам, вычислял среди них будущего «спонсора»… – нет, не то, опять не то. Иногда он запускал свою длинную обезьянью лапу на багажную полку, шарил там в поисках бумажников и часов. Пусто.