Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— А вот я слышал, что в поселок они приходят регулярно, — сказал Краснопольский. — Якобы кое-кто из местных их даже прикармливает в голодные зимы.

Басаргин с Субботиным переглянулись, и на лицах у них появились одинаковые пренебрежительные ухмылки.

— Я даже знаю, от кого вы это слышали, — сказал мэр.

— Вот это как раз и есть сказки, — уверенно добавил Басаргин. — Я вроде по долгу службы обязан ко всем одинаково относиться, без предвзятости, потому что перед законом, значит, все равны. Но то перед законом! А по жизни. — Он огорченно покрутил головой и почесал в затылке. — Ну вот что ты с ними будешь делать! Ей-богу, грешно так говорить, но. Не знаю, как там у вас, в Москве, а у нас, если, значит, интеллигент, так обязательно какой-то пыльным мешком стукнутый. Особенно в школе. Это не школа, а какой-то дурдом! Один другого хлеще, честное слово! Что Колодников, физик покойный, что сам директор. Про оборотней небось плел, да? Про Демидова-купца, про дуэль, про Степку Прохорова — как он, значит, чуть ли не с руки этих сволочей кормит. Слушайте вы их больше!

— Да я уж и не знаю, кого мне слушать, — устало признался начальник экспедиции. — Вы же сами крутите то в одну сторону, то в другую! То сказки, то не сказки, то верь, то не верь.

— Что же делать, — сочувственно и вместе с тем жалобно сказал Николай Гаврилович, — если тут все так переплелось.

Он сцепил пальцы рук, показывая, как сложно переплелись в Волчанке сказка и быль.

Краснопольский решительно поднялся.

— Понятно, — сказал он. — Вижу, помощи мне от вас не дождаться.

— Да все что угодно! — горячо запротестовал Субботин, тоже поднимаясь из-за стола. — Буквально все, что в наших силах! Но заставить людей идти с вами я не могу, не имею права. А по своей воле они к монастырю не пойдут. Никто, даже самые отчаянные.

— Понятно, — повторил Петр Владимирович, сухо попрощался и вышел, сдержав желание напоследок изо всех сил хлопнуть дверью.

В приемной он встретился глазами с пожилой некрасивой секретаршей. Взгляд у нее был сочувственный. Поймав на себе этот взгляд, Краснопольский рассердился еще сильнее, сдержанно, не слишком приветливо кивнул секретарше на прощанье и покинул здание поселковой администрации, исполненный самых негативных эмоций, а главное, уже почти перестав отличать причудливый вымысел от реальности, которая, честно говоря, тоже выглядела достаточно причудливо.

— Здесь, — сказал Сергей Иванович Выжлов, постучав ладонью по крыше кабины и заглянув снаружи в открытое окно.

Глеб остановил экспедиционный «ГАЗ-66» (который все геологи, кроме, разумеется, Краснопольского, именовали «шестьсот шестьдесят шестым» за скверный, воистину адский нрав) возле почерневшего от времени и непогоды домишка под затянутой изумрудным мхом крышей — не железной, не шиферной и даже не покрытой рубероидом, а, черт возьми, настоящей тесовой.

Даже из машины и даже сквозь пушистое одеяло мха было видно, что тес местами основательно подгнил и что это стоящее на самом краю леса жилище уже долгое время пребывает в полном небрежении. Огородничать тут никто даже и не пытался, двор представлял собой обширное, заросшее травой и основательно замусоренное пространство. Ворота сарая были распахнуты настежь и, судя по тому, что створки успели врасти в землю, находились в таком состоянии далеко не первый год. Перед ними стоял накрытый прорезиненным брезентом мотоцикл с коляской, заваленный старой почерневшей листвой, ветками, хвоей и прочим лесным мусором; спущенные шины прятались в траве, которая вокруг них казалась особенно густой — потому, наверное, что к мотоциклу уже сто лет никто не подходил. Дом равнодушно таращился на белый свет подслеповатыми, заросшими грязью и пыльной паутиной окошками; на глазах у Глеба двор длинными, струящимися прыжками пересекла белка и, взлетев по стволу старой, разлапистой ели, исчезла в ветвях.

На шум подъехавшей машины откуда-то из-за дома вышел хозяин — мрачный сутулый мужик, черный, как грач, и косматый, как леший. На широких костлявых плечах, как на вешалке, болталась просторная рубаха навыпуск, на ногах были рыжие кирзовые сапоги, а мосластая рука сжимала потемневшее топорище без топора. Оранжевый от ржавчины топор был в другой руке; мужик держал эти два предмета как-то так, что Глеб засомневался: а знает ли он, что с ними делать?

Выжлов легко и привычно, будто практиковался в этом каждый день, выпрыгнул из кузова, знаком попросив Глеба и Краснопольского обождать в кабине. Петр Владимирович закурил, скептически разглядывая все вокруг и в первую очередь хозяина — если, конечно, это был именно хозяин, а не снежный человек или оборотень.