Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Глеб улыбнулся и, на ходу убирая пистолет в кобуру, вернулся к костру. Он подбросил в огонь последнюю охапку хвороста и, присев над телом, которое все еще лежало ничком поверх разбросанных архивных папок, попытался нащупать на шее пульс. Кожа под его пальцами все еще была горячей и липкой от пота, но пульс отсутствовал.

Тогда Сиверов ухватился за косматое плечо и перевернул тело. Подброшенный в костер хворост занялся с сухим треском, пламя взметнулось в ночное небо, осветив окровавленное лицо. Глеб удивленно присвистнул, разглядев вместо усатой разбойничьей физиономии капитана Басаргина мужественные, как у героев Джека Лондона, черты пропавшего без вести директора Волчанской общеобразовательной школы Сергея Ивановича Выжлова.

В амбулатории Глеб наделал-таки шуму, и уходить оттуда ему пришлось через окно. Хуже всего было то, что визит оказался совершенно бесполезным: из пятерых маявшихся на застиранных казенных простынях больных ни один не имел «нужных» симптомов. Двое, помещенные в изолятор, лечились от чесотки — они на всю амбулаторию воняли серной мазью, но в остальном были целы и невредимы. Глеб видел их собственными глазами, но трогать руками поостерегся — у него хватало проблем и без чесотки.

Один страдалец лежал под капельницей, отходя после мощного алкогольного отравления, еще один подцепил в лесу клеща и был госпитализирован с подозрением на энцефалит, и, наконец, последний, самый подозрительный из пятерых, имел гипсовую повязку — правда, не на ноге, как предполагал Глеб, а на левой руке, которую сломал, свалившись с сеновала. В принципе, под гипсовой повязкой могло скрываться что угодно, в том числе и огнестрельное ранение, но данному калеке было уже хорошо за шестьдесят, жизнь и самогон основательно над ним поработали, и на роль оборотня, бесшумно скользящего при луне сквозь густые заросли, он никоим образом не годился.

Глеб забрался в амбулаторию перед рассветом, в час, когда людей одолевает самый крепкий сон, и успел не только потихоньку заглянуть в каждую палату, но и бегло просмотреть сложенные стопочкой на столе у дежурной сестры истории болезни. Сама сестра спала тут же, в круге света от настольной лампы, положив голову на открытую книгу. Глеб сжалился и выключил лампу. Древний тумблер при этом издал звонкий, отчетливый щелчок, медсестра вздрогнула и подняла сначала голову, а потом, заметив улепетывающего Сиверова, жуткий крик, всполошивший всю амбулаторию, а заодно и всю улицу.

Теперь, слава богу, все уже стихло: собаки успокоились и замолчали, женщины в ночных рубашках и наброшенных на плечи платках убрались из окошек, а мужики, одетые в униформу, состоявшую из линялых, растянутых маек, мятых семейных трусов и растоптанных кирзовых сапог, докурив на крылечках свои папиросы и самокрутки и обменявшись с соседями мнениями по поводу раннего переполоха в «больничке», тоже отправились по домам.

В амбулатории тоже стало тихо, хотя зажегшийся свет погас не во всех окнах. Сидя в кустах на противоположной стороне улицы, возле брошенного хозяевами, заколоченного дома, и опять позволяя комарам безнаказанно пить свою кровь, Глеб мучительно раздумывал, как ему быть дальше. Получалось, что он ошибся в своих расчетах: подстреленный им человек не стал обращаться к врачу. И как, спрашивается, его теперь найти? Тайное возвращение в Волчанку и ночной инцидент с оборотнями поставили его в здешних краях вне закона, и Глеб не мог открыто расхаживать по поселку и задавать вопросы. У него имелись кое-какие предположения, но он чувствовал, что проверить их в этой дыре, где каждый у всех на виду и связан с остальными узами круговой поруки, будет не так-то просто.

В отдалении послышался шум движущейся машины, потом из-за угла, золотясь в лучах восходящего солнца, выкатилось облако пыли, а вслед за ним, дребезжа и подвывая движком, в поле зрения Глеба появился знакомый темно-синий «уазик». Похоже, в амбулатории восприняли визит Сиверова всерьез; бог знает что померещилось спросонья дежурной сестре, но два выскочивших с заднего сиденья «уазика» сержанта были в полной боевой амуниции — при бронежилетах, автоматах, резиновых дубинках и даже в касках.

Затем передняя дверь с правой стороны машины тоже открылась, и оттуда, к изумлению Сиверова, легко и пружинисто выпрыгнул капитан Басаргин собственной персоной — живой, невредимый и, в отличие от самого Глеба, прекрасно выспавшийся.