Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Каменоломню он отыскал без труда и сразу понял, что только понапрасну бил ноги. Обширный котлован давно утонул в лесу, когда-то отвесные каменные стены сгладились, их занесло землей, затянуло изумрудным покрывалом мха; чахлый подлесок стоял сплошной стеной, но Глебу все-таки удалось найти то, что когда-то служило входом в штольню.

Вход представлял собой пологую, бесформенную каменную осыпь, из-под которой торчали, задрав к небу гнутые, изглоданные коррозией концы, оплетенные сухими побегами вьюнка остатки насквозь проржавевших рельсов. В стороне, милосердно скрытый кустами, валялся на боку остов вагонетки, все еще сохранявший подобие первоначальной формы только потому, что его никто не трогал. Окинув эту картину взглядом специалиста, Глеб понял, что Выжлов говорил правду: вход в штольню действительно взорвали. Вот только произошло это не больше века, а двадцать, от силы тридцать лет назад. Воистину, мифы и реальность переплелись в этом месте куда теснее, чем на овеянной легендами земле древней Эллады.

Хотя все было отлично видно даже издалека, он все-таки подошел ближе и тщательно обследовал завал. Вывод был неутешителен: подрывник поработал на совесть, вход в штольню закупорило надежно — так, что разобрать завал было бы под силу разве что бригаде опытных специалистов, оснащенной современной техникой. Ковыряясь в этой слежавшейся за десятилетия до почти монолитной плотности массе камней по старинке, ломиком и киркой, на такую работу можно было потратить месяцы — и, между прочим, без какого бы то ни было успеха.

Ощущение, что за ним пристально наблюдают, не оставляло Глеба ни на минуту, пока он возвращался от каменоломни к развалинам монастыря. Он смотрел во все глаза, но так и не заметил признаков постороннего присутствия. Видно, такое уж это было место, что никто не мог ощущать себя здесь уютно, и Сиверов, увы, не являлся исключением из общего правила.

Дневной свет постепенно мерк, но Глеба это не слишком беспокоило: он и не рассчитывал управиться со своими делами до наступления темноты. В конце концов, умнее и проще всего было бы явиться сюда не с ружьецом под мышкой и краюхой хлеба за пазухой, а с хорошей снайперской винтовкой, рюкзаком продуктов и канистрой питьевой воды. Оборудовать себе наблюдательный пункт — скажем, вон на той колокольне — и спокойно, никуда не торопясь, ждать возвращения хозяев. Неизвестно, с какой периодичностью они сюда наведываются, но с учетом последних событий ожидание вряд ли затянется надолго. В конце концов, должны же они проверить, все ли тут в порядке! Геологи, конечно, уехали, но кто его знает.

Развлекаясь такими рассуждениями, от которых, увы, было мало проку, он одну за другой обследовал монастырские постройки. Повсюду царила мерзость запустения: облупленные, крошащиеся стены, рухнувшие перекрытия, на трухлявых обломках которых пышно разрослась бледная от недостатка солнца сорная трава и поднялись чахлые, кривые деревца. Кое-где сохранились гнилые остатки дверей — по сути дела, щепки, застрявшие между ржавыми железными полосами оковки. Оконных рам не осталось ни одной, а на стенах, особенно там, куда не попадала дождевая вода, красноречиво чернели языки копоти — следы давнего пожара. Повсюду при его появлении слышались торопливые, сразу же затихающие шорохи — напуганная вторжением чужака в свои владения мелкая лесная живность в спешном порядке пряталась по норам. В наполовину заплывшем землей погребе, куда Глеб сунулся, по ошибке приняв его за подземный ход, под сводчатым каменным потолком гроздьями висели летучие мыши. Они уже начали просыпаться, шевелясь и попискивая, готовые вскоре покинуть свое убежище и отправиться на ночную охоту. Едкие запахи тлена, мышиного помета и сырой, веками не просыхающей штукатурки раздражали обоняние, вызывая непреодолимое желание чихать — чихать отчаянно, безостановочно, до тех пор, пока последняя молекула здешнего затхлого воздуха не будет выброшена вон из протестующих легких.

Глеб четырежды спускался по крошащимся ступеням в сырые, темные подвалы и столько же раз поднимался обратно, не обнаружив внизу ничего достойного внимания. Время от времени под ноги подворачивались рыжие и бугристые от ржавчины чугунные ядра — своеобразные приветы, посланные сквозь века генерал-майором Рыльцевым. А внутри колокольни, из-за рухнувших перекрытий похожей на трубу чудовищного крематория, из поросшей белесой травой груды давно превратившихся в землю горелых обломков торчал проржавевший до почти полной неузнаваемости граненый ружейный ствол. Глебу показалось, что когда-то это был английский штуцер, — если верить историкам, первый образец стрелкового оружия с нарезным стволом, вещь по тем временам невообразимо дорогая и вследствие этого никогда не стоявшая на вооружении российской армии. Впрочем, с уверенностью судить о происхождении данного ствола по уцелевшему ржавому огрызку было трудно; Глеб осторожно потянул, пытаясь вытащить ствол из земли и рассмотреть поближе, и тот отломился с негромким треском, как гнилая ветка.