Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Это была мужественная мысль — настолько мужественная, что реставратор Георгий Константинович Зарубин поразился собственному самообладанию. Ему не раз случалось струсить в драке, но, когда дошло до настоящего дела, он оказался способен дать решительный отпор. И кому! Не мелкому уголовнику из подворотни, не пьяному жлобу, претендующему на твою кружку пива в привокзальной тошниловке, а.

А кому, собственно?

Этот неожиданно пришедший в голову вопрос снова заставил Гошины ноги ослабнуть. Потому что оборотень на экране телевизора — это одно, какой-нибудь не изученный современной наукой снежный человек — другое; снежный человек, если он действительно существует, реален, а значит, представляет большую опасность, чем экранный персонаж. Но вот оборотень, шагнувший с экрана прямиком в уральскую тайгу, — это не какое-то там недостающее звено в эволюционной цепи, это — полный абзац. Как говорится, сушите весла.

Он услышал справа от себя рычание и без раздумий пальнул по кустам, откуда оно доносилось. Проклятая тварь перемещалась по лесу на диво незаметно, стремительно и бесшумно. Или она все-таки была не одна?

Из ямы, где лежал труп Пермяка, уже слышалось деловитое жужжание — привлеченные запахом крови мухи слетались на пир. Гошу Зарубина охватило отчаянье, когда он представил себе обратный путь — неимоверно длинный, изнурительный переход по пересеченной местности, да еще и в компании этих. как их. На мгновение соблазнительная мысль о самоубийстве овладела его сознанием. Сунул дуло в рот, нажал — и все твои неприятности позади.

— Да хрен вам, суки волосатые! — истерично взвизгнул Гоша.

В ответ снова раздалось глухое рычание, и он пустился наутек.

Бегство было кошмарным. Пока Гоша бежал, продираясь сквозь кусты и не слыша ничего, кроме производимого им самим адского шума, он пребывал в полной уверенности, что его настигают, уже почти настигли и что на голову вот-вот обрушится такой же ужасный, невообразимо жестокий и сильный удар, как тот, что покончил с Пермяком. Тогда он резко останавливался и разворачивался на сто восемьдесят градусов, готовясь дорого продать жизнь, но позади никого не было. Иногда откуда-нибудь доносился шорох или треск сломавшегося сучка, и тогда Гоша наугад посылал в ту сторону пулю. Гром выстрела ненадолго выводил его из полуобморочного состояния, и некоторое время он бежал, сознательно выбирая дорогу и стараясь прислушиваться к тому, что делалось сзади.

Перебравшись через завал, оказавшись на твердой, укатанной дороге и отмахав по ней несколько километров, Гоша начал мало-помалу успокаиваться. Он уже покинул запретную зону, обозначенную знаком, который так опрометчиво расстрелял Пермяк; он уходил от монастыря, уходил навсегда и с твердым намерением больше никогда сюда не возвращаться. Неужели это так сложно понять? Ему больше ничего не было здесь нужно; мысль о фресках, ради которых его занесло в эту чертову даль, теперь вызывала у Гоши только нервный смех. Какие фрески?! Господи! Да дай только Гоше Зарубину отсюда выбраться — он мусорщиком устроится! Или ассистентом ассенизатора, говно будет возить. С говном как-то спокойнее, за него, по крайней мере, не убивают.

Сам не зная зачем, Гоша высказал все это вслух, и притом довольно громко, обращаясь к притихшему лесу по сторонам дороги. Лес ничего не ответил; потом где-то защебетала какая-то мелкая птаха. Гоша воспринял это как добрый знак и, остановившись, достал из кармана бутылку водки, мимоходом удивившись тому, что она уцелела. Человек погиб, а пузырь, который он собирался раздавить, целехонек. Чудны дела твои, Господи! Жаль только, что от твоих чудес людям никакой радости, наоборот — блевать охота.

Внутри у него все пересохло и, казалось, даже потрескалось от жажды. Гоша нетерпеливо отвинтил пробку, поднес к губам теплое горлышко и сделал хороший глоток. Конечно, вода сейчас была бы предпочтительнее, но при мысли о том, чтобы спуститься через заросли на дно распадка, по которому журчала Волчанка, Гошу пробрал озноб. Тем более что лес уже начал погружаться в вечерние сумерки — Зарубин заметил это, когда, запрокинув голову для глотка, посмотрел в розовеющее предзакатное небо.

Надо было поторапливаться. Путь предстоял еще неблизкий, а очутиться в ночном лесу наедине с населяющими его потусторонними тварями Гоше совсем не улыбалось. Оно и днем-то не слишком весело, а уж ночью. Бр-р-р!

Завинтив пробку, Зарубин сунул бутылку в карман и двинулся в путь, на ходу вгрызаясь в колбасу и глотая ее, как голодный пес, огромными, непережеванными кусками. Он уже начал задумываться о том, что скажет Краснопольскому, как объяснит свое долгое отсутствие и гибель Пермяка. Конечно, надо рассказать правду, убедить этого упрямца поскорее отсюда убраться, но ведь он же не поверит! Ни единому слову не поверит, тем более что перегаром от Гоши, естественно, разит за версту.