Олег Гончаров - Неизвестная. Книга первая

– А ведь я, Константин Константинович, из-за вас в такую пургу приехал из Смольного, – блеснул стеклышками пенсне Урицкий и остановился возле широкой парадной лестницы. – Вы же знаете, – он заглянул в глаза молодому человеку, – ВЧК переезжает в Москву, а мне поручено создание Петроградской чрезвычайки. Я хотел бы, Константин, чтобы вы остались… Мне нужны такие люди, как вы.

«Ну уж нет!», – подумал молодой человек. – «Знаю я ваши шалости, Моисей Соломонович. Да и кто о них не знает, только… я девочек люблю». А вслух сказал:

– Спасибо, товарищ Урицкий, за доверие. Только я же солдат революции, куда она прикажет, там мне и место.

– Но вы принципиально согласны? – взгляд из-за стекол пенсне был настойчив.

– Если Дзержинский разрешит, я не против.

– Вот и хорошо, – Урицкий снова поймал и начал тискать руку чекиста. – Очень рад. Ведь вы – левый эсер?

– Точно так.

– Угу… Ну Феликса я беру на себя. И думаю, мы с вами неплохо сработаемся, – улыбнулся он.

– А пока позвольте… – Владимиров помахал перед носом начштаба обороны листками ордеров. – Мне бы срочно…

– Да-да, конечно, – Моисей Соломонович нехотя отпустил Константина Константиновича. – Не смею вас задерживать.

И поспешил по широким ступеням вверх по лестнице. А Владимиров перевел дух и прошептал:

– Так тебе Феликс меня и отдаст – держи карман шире!

Потом с тоской взглянул на ордера, аккуратно сложил их и сунул в карман галифе.

– Ничего, до завтра буржуйчики потерпят. А сейчас спать…

Он направился было в свой потаенный уголок на чердаке этого старого дома, где у него была оборудована неплохая берложка, не известная ни начальству, ни тем более подчиненным. Там, в закутке за горячей кирпичной трубой котельной, скрытый от посторонних глаз, стоял старенький обтертый диванчик. И на нем так хорошо спалось утомленному тяжелыми революционными буднями старшему уполномоченному всероссийской чрезвычайной комиссии Константину Константиновичу Владимирову.

Правда, маман от рождения называла его Симхой, а еще шайгец и шлимазл 8 8 Пройдоха и неудачник. , а отец, когда был в хорошем расположении духа, величал не иначе как Янкель бен Гершев. И фамилия у парня в детстве была совсем другой, только этого в старом доме на Гороховой не знал никто… Или почти никто… Но об этом пока – тс-с-с!

На полдороге Владимиров остановился. Подумал, что неплохо было бы зайти в кабинет за шинелькой, а то на чердаке нынче все-таки холодновато. Но вспомнил, что в кабинете его ожидает какая-то полоумная девица, которую зачем-то приволок сюда патруль, а Феликс велел разобраться с ее делом. Константин чертыхнулся и побрел сквозь строй бывших сливок аристократического петроградского общества, а так же воров, разбойников, грабителей и озлобленных от постоянного недосыпа и хронической усталости охранников к осточертевшему кабинету.

У двери стоял часовой.

– Как она там? – спросил его Владимиров.

– Сидит как кукла, – пожал плечами солдат. – Вроде смирная.

– Что же, посмотрим. Без панталон, говоришь? – спросил чекист, тихонько хмыкнув, и толкнул дверь, строго приказав часовому: – Никого не впускать!

Кабинет был крошечным. Массивный дубовый стол под зеленым сукном, два стула: один для хозяина – обычный, венский, второй для подозреваемого – массивный, с крепкими буковыми подлокотниками и прямой, обитой вытертой кожей спинкой («Трон правды», как называл его Костя). Несгораемый шкаф и тренога-вешалка, на которой висела почти новая генеральская шинель, прихваченная недавно на эксе 9 9 Так в ЧК называли для краткости экспроприацию. , и почти новый бобровый треух с красным околышем по искристому меху.

На столе – лампа под кроваво-красным абажуром, письменный прибор в виде двух резвящихся нимф в весьма фривольных позах, а рядом строгий кубик телефонного аппарата с потускневшими латунными рожками, на которых покоилась сильно поцарапанная трубка. Возле аппарата стопка документов – паспорта недавно убиенных Гользманов с их чадами и домочадцами. Один из них упал и раскрылся, на нем четким каллиграфическим почерком царского еще чиновника было старательно выведено имя случайно погибшей горничной – Юлия Вонифатьевна Струтинская. Все, что осталось от человека.

Стены крашены в серое. Под высоким потолком – электрическая лампочка на витом проводе, которая давала ядовито-желтый свет и делала ночь за окном похожей на жутковатую бездну. Вот и все убранство, даже занавески на окне нет. Развернуться практически негде, зато кабинет отдельный. Без шума и гама.