Михаил Вершовский - Симфония апокалипсиса

Де Гонвиль, снова кинув, сел на скамью.

— Гуго де Перо, досмотрщик Франции!

Далее все продолжалось точно так же, до единого слова. По толпе пронесся ропот разочарования. Все надеялись увидеть нечто вроде допроса, желательно с пытками, услышать из уст преступников рассказ об их ужасающих злодеяниях, а вместо этого архиепископ лишь торжественно зачитал текст приговора, который молча выслушали и Жоффруа де Шарней, командор Нормандии, и сам Великий магистр Жак де Моле.

Архиепископ Санса передал жезл стоявшему у его кресла служке и, воздев руки, обратился к толпе:

— Все слышали милосердный, но неотвратимый приговор суда и собора. Всем четверым подсудимым сохранена жизнь, но проведут они ее в темнице до последнего дня… Что это? — архиепископ повернулся к прево, знаком указывая на эшафот. Там со скамьи поднялся бывший Великий магистр и, собрав воедино остаток сил, выпрямился во весь свой немалый рост.

— Нет! — Его голос гремел как колокол. — Все это ложь!

Гийом Парижский также возвысил голос:

— Вы хотите сказать, де Моле, что в протоколы допросов внесены не ваши слова?

— Мои! — тамплиер в сердцах даже топнул ногой. — Мои. Но я лгал и сейчас отрекаюсь от этой лжи. Свою несмываемую вину я признаю в том, что малодушие мое позволило вам осудить десятки моих товарищей, отправив многих из них на смерть!

Толпа загудела. Стража еще плотнее сомкнула ряды.

— И я! — раздался звонкий голос де Шарнея, вставшего рядом с де Моле. — Я отказываюсь от своих признаний, сделанных ранее перед судом.

— Кто-то еще? — почти прокричал Гийом. Он с трудом сдерживал ярость.

Однако де Гонвиль и де Перо отрицательно мотнули головами, продолжая сидеть на скамье.

Толпа гудела. Даже для видавшего всевозможные виды Парижа это был редкий спектакль. Бюссон, папский советник по части канонического права, наклонился к уху архиепископа, что-то нашептывая ему. Лицо Гийома просветлело, и он снова вскинул вверх руку, в которой на сей раз был зажат архипастырский жезл — символ его власти.

— Молчать!!! — Голос инквизитора Франции был слышен в самых дальних уголках площади, а память о должности Гийома привела в чувство даже самых крикливых и буйных. — Молчать! — Он повернулся к эшафоту. — Если господа де Моле и де Шарней рассчитывают на новый суд, то, уверяю вас, господа, напрасно. По каноническому праву человек, отказавшийся от прежних признаний в богохульстве, объявляется нераскаянным еретиком и как таковой без всяких обсуждений приговаривается к публичному сожжению на костре. Это ваш новый — и окончательный — приговор, господа.

Приказав прево под усиленной охраной отвезти де Гонвиля и де Перо в тюрьму, где они до того содержались, Гийом жезлом указал на стоящих на эшафоте тамплиеров.

— Эти двое останутся здесь до получения вестей из Фонтенбло. Мы отправили гонца к Его Величеству, дабы король решил, когда и где состоится казнь.

Климент видел, какого труда стоило Филиппу его внешнее бесстрастие. Тем не менее, выслушав посланца Гийома, король недрогнувшей рукой поднес к губам бокал и сделал несколько глотков, а вытерев губы, спокойно произнес:

— Что ж, дело тянулось и без того слишком долго. Казнь состоится сегодня .

Папа открыл рот, чтобы что-то возразить, но король небрежно махнул рукой:

— Знаю, Ваше Святейшество, знаю. Да, все будет готово не раньше вечера. Но… Тем эффектнее, не правда ли?

— Где Ваше Величество желает установить столбы? — с поклоном поинтересовался гонец.

— На Иль-де-Жюиф [1] «Еврейский остров», небольшой островок посреди Сены. Был назван так потому, что в Средние века там происходили казни евреев. . — И Филипп рассмеялся. Делал он это так редко, что руки Климента покрылись гусиной кожей. — Согласитесь, ведь это справедливо: отправить наших нехристей туда, откуда в последний путь отправлялись исконные враги Христовы. Да и на обоих берегах Сены места хватит для всех парижан, кому интересно будет полюбоваться на это зрелище.

Помост, на котором сейчас восседали король Франции, папа римский, архиепископ Санса и еще несколько высокопоставленных прелатов, был окружен тройным кольцом охраны. Несмотря на искусно подогретую ненависть к храмовникам, у тамплиеров в Париже все же было не так уж мало сторонников.

Осужденные, привязанные к врытым в землю столбам, были обращены лицами к помосту, и де Моле не сводил ненавидящих глаз с изящных черт Филиппа Красивого, лишь изредка переводя взгляд на сидевшего рядом с королем Климента Пятого. Толпа глухо гудела в ожидании эффектного зрелища. Наконец Филипп поднял руку и опустил ее: пора.