Александр Грич: Тень иракского снайпера

Макконахи, не сказав больше ни слова, расстегнул рубашку, отдал микрофон, деловито поправил прическу.

– Хорошего вам дня, джентльмены.

– Мы дождемся, пока вы выедете из гаража, – сказал О’Рэйли.

Арифа удалось откачать. Уехали парамедики, ушли пришедшие следом сотрудники «Скорой помощи», и дома у Хасане опять установилась тишина – неверная, зыбкая, тревожная.

Хурам оставил рядом с сыном Мириам, которая не плакала уже, а словно заморозилась внутри, происшедшее с Арифом мгновенно состарило ее, и Хурам с горечью думал про себя, что никогда уже, наверное, не увидит прежней Мириам – разбитной, шумной, веселой… Иногда вызывающе шумной и вызывающе веселой – все это как бы разом отошло в прошлое. Что осталось? Картина вековой давности – немолодая женщина в черном склонилась над сыном, который едва не погиб.

Отчего чуть не погиб? «Какая разница для материнского сердца, для женщины, у которой вот он, сын, – единственный, ненаглядный. И сто лет назад в скорбном безмолвии застывали так матери над сыновьями, и пятьсот…

А разве что-то, в сущности, изменилось? Все те же страсти движут человеком – любовь, ревность, власть, деньги, самоутверждение», – думал Хасане.

Он, Хурам Хасане, не то чтобы никогда не любил – кажется, любил когда-то, совсем еще зеленым юнцом – бедным и бесприютным. А она была красавица из знатной семьи – там, в Тебризе… И, конечно, он был ей не нужен. Хурам не жалел об этой любви – по крайней мере, когда прежде читал о любви в книгах, а после видел в кино, он понимал, о каких именно движениях души говорят поэты. Да, он испытал что-то похожее. Когда-то. Однажды. Лично его, Хурама, первая несчастная любовь натолкнула на создание собственной шкалы ценностей. И в этой шкале на первое место уверенно вышли деньги. Почему? Да потому, что из всех перечисленных ценностей они были явно первичны.

Они могли принести и самоутверждение, и власть. Любовь? Ну если не настоящую любовь, о которой все равно никто ничего не знает, то, по крайней мере, нечто похожее. Нет, не покупной секс имеется в виду, а искренняя благодарность и признательность к благотворителю. Что, разве не так?

Хурам ушел к себе в кабинет. Дверь, против обыкновения, запирать не стал, больше того, оставил распахнутой – мало ли что может случиться. «Берегись бед, покуда их нет» – вот она, старая персидская мудрость. А когда они есть? Вроде поздно уже беречься. Но дверь Хурам оставил открытой, сидел за столом, смотрел на большой экран компьютера, где лазурные волны бились о дикие скалы, откатывались, оставляя бриллиантовые брызги, и накатывали вновь…

Нет, к следователю он, конечно, сегодня не пойдет. И на работу идти совершенно не с руки, но Хасане точно знал, что пройдет еще час, может, полтора – и он отправится в свой офис, хотя бы потому, что ситуация, в которой он оказался, просто так разрешиться не может. Собственно, ничего нового не произошло. Его сын был всегда слабоволен, всегда подвержен влиянию настроения. И сколько ты, Хурам, ни сиди за столом – ничего не высидишь. Увы, не та ситуация, когда раздумья помогают.

Другое дело – зачем Ариф понадобился этим ребятам из Группы? Краем уха Хурам слышал – может, даже Леборны об этом говорили во время их субботней поездки, что следствие занимается сейчас серийным убийцей и вроде бы они вышли на след… И что копают убийство годичной давности. Хурам как-то пропустил это мимо ушей. А может, зря пропустил? Потому что именно тогда прибегнул Хурам Хасане к услугам доктора Зоммера.

Наверняка доктор знает больше, чем он, значит, есть прямой смысл увидеться и поговорить.

Хасане достал свой айфон и нажал нужную кнопку.

– До пресс-конференции пять часов, шеф.

Потемкин поднял покрасневшие после бессонной ночи глаза.

– Хорошо. Скажи, что там намечается?

– Делла – общее сообщение о ситуации. Оглашение отрывков из письма.

– Еще?

– Наверное, мне придется выступить.

– И ответы на вопросы, так? – Олег замолчал надолго, вертя в руках остро очиненный карандаш. Молчал и Лайон – потому что план, который задумал Потемкин, оказался тупиковым. Убийца не появился. И вся затея с пресс-конференцией повисала в воздухе. И не проводить ее нельзя – редактор за это время все рассказал издателю газеты, а тот был человек не городского и не штатского даже, а федерального уровня. И скандал, если бы он начался, был бы соответственным.

Кроме того, О’Рэйли, может быть, лучше других американских сотрудников Потемкина знал, как болезненно самолюбив шеф и как не прощает себе малейших промашек, хотя виду никогда не показывает…