Людмила Мартова - «Смерть» на языке цветов

Он понимал, что во дворе сам станет прекрасной мишенью, поэтому прыгнул от калитки на середину песочной дорожки, перекатился через спину, как их когда-то давно учили на занятиях по рукопашному бою, вскочил на ноги, снова прыгнул, теперь уже оказавшись за защитой металлической двери, и опять прислушался.

Из дома доносился равномерный тихий писк, как будто скулил щенок. Тихо войдя в прихожую, Лавров услышал, что это не писк, а неразборчивое бормотание на одной высокой ноте. Кто-то говорил, причем очень жалобно, как будто упрашивал. И этот голос не был похож на мамин или Матвея. Держа пистолет наготове, Лавров дошагал до комнаты. Ему казалось, что он готов ко всему, но открывшаяся его глазам картина все равно ошеломила своей неестественностью.

На толстом персидском ковре, который мама лет пять назад привезла из Турции практически на себе и которым страшно гордилась, лежала, скорчившись, незнакомая, уже не очень молодая женщина. Одна ее нога была вывернута в столь неестественном положении, что сразу становилось понятно — женщине прострелили коленную чашечку. Пробитую пулей правую руку она прижимала к себе левой и тонко, на одной ноте просила:

— Пристрелите, пожалуйста. Добейте. Больно. Я не смогу. Я не хочу, чтобы снова больно. Я не вынесу тюрьмы. Господи, как больно.

Чуть в стороне валялся пистолет, до которого раненой женщине больше, похоже, не было никакого дела. Ковер под ней потихоньку пропитывался кровью, и Лаврова внезапно охватила ярость. Мамин ковер теперь придется просто выбросить, а она его так любила. Мама! Лавров поднял глаза со скрюченной фигуры на ковре и, мимоходом удивившись тому обстоятельству, что его зрение словно стало фрагментарным, фасеточным, как у стрекозы, сначала увидел вжавшегося в оконный простенок Матвея, а затем уже маму. Целая и невредимая Валерия Сергеевна стояла в углу комнаты и держала в руках ружье.

— Мама, так это ты стреляла? — глупо спросил Лавров, которого накрыла волна непередаваемого облегчения, смешанного с неверием и немножко восхищением. Каждый раз, когда ему казалось, что его мама ничем не может больше его удивить, она в два счета доказывала, что это не так.

— Конечно, я. — Валерия Сергеевна царственно повернула голову, показывая небывалое достоинство. — А что, я должна была ждать, пока нас убьют? Как только эта, — она кинула презрительный взгляд в сторону лежащей на ковре женщины, — появилась на пороге, так я сразу и выстрелила. Сначала в руку, чтобы выбить пистолет, а потом в ногу, чтобы она не могла к нам приблизиться. Для рукопашной я, как ты знаешь, уже стара.

— Мама… Да ты у меня снайпер, — искренне восхитился Лавров. — Не уверен, что впопыхах мог бы выстрелить так же точно.

— Я не снайпер, — ответила Валерия Сергеевна и наконец-то опустила ружье. — Пусть в целях самозащиты, но я не могу убить человека, даже если он с оружием пробрался в мой дом, чтобы нанести вред моим близким. Поэтому я попала туда, куда хотела попасть, вот и все. Ты же помнишь, что твой отец всегда восторгался, что, стреляя по уткам, я всегда попадаю. Она крупнее утки.

— Матвейка, ты-то как? — спросил Лавров, снова поворачиваясь к мальчику. Тот оторвался от стены, с которой, казалось, пытался слиться, и бросился Лаврову в объятия. Слезы градом стекали по худенькому, бледному личику.

— Я нормально, я только очень испугался. Дядя Сережа, вы спасли тетю Лилю?

— Я ее нашел, с ней все хорошо, малыш. — Лавров крепко-крепко прижал Матвея к себе, как будто тот мог убежать. — С нами со всеми теперь все будет хорошо.

С улицы послышался звук визжащих шин, топот ног по дорожке, затем по коридору, и в комнату ворвались Иван Бунин, Дмитрий Воронов и Лилия Ветлицкая.

— Фу-у-у, — мигом оценив обстановку, выдохнул Иван. — Баста, карапузики, кончилися танцы. Что, гражданка, как вас там, Лёка, кажется? Не думали ведь вы, что все так получится? Убеждены были, что обведете нас вокруг пальца? От гордыни это все, от вашей непомерной гордыни. От нее всегда в жизни одни неприятности.

— Ненавижу вас. Всех ненавижу. И не жалею ни о чем. — От лежащей на полу женщины полыхнуло такой ненавистью, что хотелось отшатнуться. Впрочем, она тут же снова свернулась клубочком, баюкая раненую руку, и затянула на прежней тонкой ноте: — Больно, больно, больно…

— Ясно с ней все, — вздохнул Иван. — Ну что, орлы и, — он покосился на молчаливую Лилю, — орлицы. Вызываем «Скорую», грузим подозреваемую и в тюремную больничку увозим. Молодец ты, Лавров, все-таки поймал убийцу своей бывшей жены.