Алан Брэдли: Трижды пестрый кот мяукнул

— Кузина Офелия крайне возбуждена, — громко объявила Ундина. — Они с Дитером поссорились. Думаю, все дело в детях. Привет, Флавия, добро пожаловать домой. Как с тобой обращались в Канаде?

Неуклюжими шагами она пересекла столовую и протянула руку. Мне оставалось либо проткнуть ее вилкой насквозь, либо ответить ей коротким вялым рукопожатием.

Ундина стояла рядом, обратив ко мне свое крупное, похожее на луну лицо, и ждала, что я произнесу речь. Водянистые голубые глаза в окружении черной оправы словно лишали ее возраста: Ундине могло быть и восемь, и сто восемь лет. Ее словно нарисовали карандашом.

Когда я не ответила, она подалась вперед и утащила у меня с тарелки остатки селедки.

— Мы видели дядюшку Хэвиленда вчера. Он ужасно выглядит, — сказала Ундина.

Я даже не успела подумать, но мои ноги уже подняли меня со стула.

То, что Ундина, дальняя родственница, седьмая вода на киселе, могла видеть отца, а я нет, переполнило чашу моего терпения. Я вышла из-за стола и на автомате покинула комнату.

Первый раз в жизни просто ухожу прочь в подобной ситуации, и, надо сказать, это чертовски приятно.

Именно поэтому сейчас я еду в Бишоп-Лейси на велосипеде под ледяным дождем.

Мне надо как можно скорее убраться подальше от Букшоу и от моей семейки. Я направляюсь в домик викария, мне нужна Синтия Ричардсон.

Кто бы мог подумать, что так все обернется?

Много лет мы с Синтией не выносили друг друга на физическом уровне, с тех пор как она застала меня за попыткой соскоблить химический образец с витража святого Танкреда.

Только когда я узнала, что она и ее муж, викарий Денвин, потеряли единственного ребенка, дочь, трагически погибшую под колесами поезда в Доддингсли, ситуация начала меняться, и за последние год-два мы с Синтией стали хорошими друзьями.

Временами от семьи нет никакого толку; временами говорить со своими родными — совершенно бессмысленно.

Полагаю, если хорошенько подумать, можно прийти к выводу, что жены викариев существуют именно для этого.

Я остановилась и прислонила «Глэдис» к забору, окружавшему церковный двор. Здесь она будет в безопасности. Поскольку «Глэдис» нежно любит кладбища, ей тут даже понравится, несмотря на дождь.

— Хорошо вернуться домой, — прошептала я, похлопав ее по сиденью ласково, но без лишних нежностей. — Отдыхай.

Я пересекла двор по мокрой траве, вытерла ноги у двери и дернула за колокольчик. Из глубины дома донесся слабый звон. Я подождала. Никто не открыл. Медленно сосчитала до сорока — разумный интервал. Не слишком быстро, чтобы показаться навязчивой, но и не слишком долго, чтобы хозяева решили, что гость ушел.

Позвонила еще раз и услышала такой же приглушенный звонок.

Никого нет дома?

Может быть, Синтия в церкви? Об этом я не подумала. Она так много времени уделяет цветам, буклетам, стихарям, церковным гимнам и пчелиному воску, не говоря уже о приходских собраниях, встречах женского института, союза матерей, алтарной гильдии, организации девочек-скаутов (где служит Коричневой Совой), мальчиков-скаутов, организации юных скаутов (где она временами изображает Акелу), реставрационному фонду (в котором она председатель) и приходскому совету (где она секретарь).

Я побрела по мокрой траве к церкви, но она была закрыта. Дождь усилился, и у меня задубели и промокли ноги.

Возвращаясь к «Глэдис», я услышала возглас со стороны домика викария.

— Флавия! Ура! Флавия!

Я не узнала Синтию, но это была она.

Она высунула нос из двери, приоткрыв ее буквально на миллиметр. Ступив на крыльцо, я увидела, что она кутается в потрепанный розовый халат.

Выглядела Синтия ужасно.

— Добро пожаловать домой, — прокаркала она. — Я сильно простудилась, поэтому не стану обнимать тебя. Нам с Денвином ужасно жаль твоего отца. Как он?

— Не знаю, — ответила я. — Мы поедем к нему днем.

— Входи-входи, — сказала Синтия, открывая дверь, чтобы я могла просочиться внутрь. — Я поставлю чайник, и мы с тобой выпьем чаю.

В этом вся Синтия. У нее ясные приоритеты: приветствие, объятия (или разговоры о них), объяснения, сочувствие и чай — именно в таком порядке.

Она тактично оставила сочувствие напоследок, чтобы дело не выглядело слишком серьезным.

Я сама часто использую этот прием — прячу плохие новости в окружении хороших, так что я оценила ее тактичность.

— С молоком и двумя кусочками сахара, насколько я помню, — сказала она, когда чайник закипел и чай был заварен. — У тебя носки и туфли промокли. Снимай, я положу их на камин сушиться.