Алан Брэдли: Трижды пестрый кот мяукнул

— Он серьезно болен, — сказал Доггер. — Когда он вернулся из столицы, его мучил лихорадочный кашель и температура поднялась до 102 градусов [2] По Фаренгейту. По Цельсию это 38,8 градуса. . При инфлюэнце так случается. Этот вирус также убивает полезную флору в носоглотке, поэтому легкие могут быть заражены. В результате наступает бактериальная пневмония.

— Благодарю, Доггер, — сказала я. — Ценю твою честность. Он умрет?

— Я не знаю, мисс Флавия. Никто не знает. Доктор Дарби — хороший человек. Он делает все, что может.

— Например? — в случае необходимости я бываю безжалостна.

— Есть новое лекарство из Америки — ауреомицин.

— Хлортетрациклин! — воскликнула я. — Это антибиотик!

О его открытии и извлечении из образца почвы в штате Миссури упоминалось в выпуске «Химических обзоров и протоколов», которые как по часам доставлялись в Букшоу каждые две недели, поскольку дядюшка Тар оформил пожизненную подписку, а мое семейство не удосужилось уведомить редакцию журнала о его кончине.

— Благослови тебя господь! — выпалила я, уверенная, что Доггер так или иначе приложил руку к лечению отца.

— Ваша благодарность должна быть направлена на доктора Дарби. И не забудьте первооткрывателя этого лекарства.

— Разумеется, нет!

Я взяла на заметку помолиться перед сном за доктора Дуггара (кажется, так его зовут?) — американского ботаника, выделившего это вещество из заплесневелого образца почвы в огороде Миссури.

— Почему его назвали ауреомицин, Доггер?

— Потому что он имеет золотой оттенок. Aureus — по-гречески золото, а mykes — гриб.

Как все это просто, когда ты понимаешь мельчайшие детали! Почему жизнь не может быть всегда такой простой и ясной, как в тот момент, когда человек в Миссури склоняется над микроскопом?

Мои веки отяжелели. Свинцовые веки, подумала я и подавила зевок.

Я не высыпалась толком уже сто лет. И кто знает, когда мне подвернется следующая возможность?

— Спокойной ночи, Доггер, — сказала я, наливая кипяток в грелку. — И спасибо.

— Спокойной ночи, мисс Флавия, — ответил он.

На следующее утро я открыла покрасневшие глаза и увидела прикрытый салфеткой сэндвич с говядиной и латуком, укоризненно взирающий на меня с тумбочки.

Наверное, мне надо было его съесть, подумала я, несмотря на отвращение. Всю жизнь мне читали нотации о том, что нельзя выбрасывать продукты, поэтому чувство вины срабатывало на автомате, словно сирена в магазине.

Сражаясь с тошнотой, я потянулась к тарелке и подняла салфетку.

Под ней лежали две еще теплые поджаренные лепешки, с обеих сторон намазанные медом — в точности как я люблю.

— Доггер, — сказала я, садясь в кровати. — Ты стоишь дороже рубинов. Ты сливки общества, бесценный перл.

Я жевала и испытывала состояние, близкое к блаженству, одновременно рассматривая комнату. Как хорошо вернуться домой, лежать на своих подушках, прислушиваться к знакомому тиканью будильника, искать пятна на пожелтевших от ветхости викторианских обоях, где, если хорошенько присмотреться, затейливые красные виньетки складываются в голову дьявола, выглядывающую из банки с горчицей.

Все это снова принадлежит мне или скоро будет моим, и я могу делать, что хочу. Трудно поверить, но это так. Когда десять лет спустя обнаружили завещание моей матери Харриет, все были в шоке, а особенно я, когда оказалось, что она завещала Букшоу мне.

Целиком.

И полностью.

До последней вилки.

Не то чтобы все уже было улажено окончательно. Оставалась куча возни с документами, но в конце концов дело было на мази. Букшоу мой.

Полагаю, это звучит бессердечно, но это правда. Большую часть прошлого года я пыталась смириться с мыслью об ответственности, которая падет на мои плечи, когда все документы будут оформлены и я окажусь владелицей… хозяйкой Букшоу.

Мои отношения с сестрами никогда не были гладкими, даже в лучшие времена. Одна мысль о том, как они отреагируют, когда даже кровати, на которых они спят, и ложки, которыми они едят, будут принадлежать мне, вызывала во мне трепет. Фели была помолвлена с Дитером Шранцем и скоро покинет дом. Скорее всего, уже следующим летом. Но Даффи, и именно ее я опасалась больше всего, станет силой, с которой придется считаться. У нее такой же изворотливый ум, как и у меня. О милосердии к младшей сестре не может быть и речи. Вчера, когда я приехала, они обе были в постели, так что нам еще только предстоит встретиться. Завтрак станет полем нашей битвы. Надо держать ушки на макушке.