Сабин Дюран - Вне подозрений

Я замираю у подножия лестницы и вслушиваюсь. Ничего. Ни голоса, ни скрипа.

На нижней ступеньке лежит конверт, подписанный моим именем. Почерк Филиппа. Он оставил мне письмо…

Конверт не запечатан, клейкая полоска не тронута. Внутри – два сложенных листа. Я опускаюсь на ступеньку и разворачиваю бумагу.

Дорогая Габи, я думал, что справлюсь, что смогу уберечь тебя от правды. Но ошибся. Я должен все рассказать, иначе ничего у нас не получится. Остальное неважно. Наверное, делать такие признания в письме – это показатель трусости? Что ж, я – трус.

Аня и в самом деле приходила к нам домой на собеседование. Я собирался тебе сказать еще тогда, но тут умерла твоя мама. К тому же выяснилось, что ты уже приняла на работу Марту. И визит Ани вылетел у меня из головы, не придал я ему значения.

А через несколько дней столкнулся с ней в парке. Я ехал из офиса домой на велосипеде и чуть ее не сбил – у моста, где заканчивается велосипедная дорожка. Почувствовал себя виноватым, потому что так и не перезвонил ей по поводу работы, и в качестве компенсации решил угостить ее кофе. Потом проводил домой.

И у нас начался роман. Ну вот, я это написал. Не мог не написать.

Мы оба не ожидали, что влюбимся. Лучше было бы соврать, сказать, что я ее не любил. Но я любил! Надо быть честным до конца. Ради нее. Когда она сообщила, что беременна, я растерялся. Сам не понимал, что чувствую. У меня и в мыслях не было бросать тебя и Милли! А тут как гром среди ясного неба. Куча моих сотрудников встречается с кем-нибудь на стороне – и ничего. Я пытался выиграть время. Сказал, что во всем тебе сознаюсь, только надо дождаться подходящего момента. Я не знал, что делать. Когда возникла угроза выкидыша, я даже обрадовался – вот, все решилось без меня…

Я с ума сходил, Габи. Меня рвало на части. От страха, что ты узнаешь, был сам не свой. Не жизнь, а пытка.

Было бы неуместно писать здесь о ее смерти, ее убийстве, об этом кошмаре, в котором отчасти повинен и я. Она пробуждала в мужчинах столько страсти! И если…

Продолжение фразы зачеркнуто.

Габи, я ее не убивал! Клянусь жизнью. Не знаю, как тебе доказать, но я не убивал ее! Я ни за что бы ее не убил.

Конец первой страницы. Я вытираю глаза. От капавших на бумагу слез чернила кое-где расплылись. Чернила… Даже в мелочах он верен себе. Бумага с водяными знаками «Базилдон Бонд», перьевая ручка «Монблан»… Письмо, наполненное тоской по умершей, письмо – признание в адюльтере заслуживает только лучших канцелярских принадлежностей!

Вторая страница на ощупь грубее, не такая гладкая – Филипп, видимо, не заметил, что пишет на тыльной стороне листа, оставив лицевую нетронутой. Почерк резче, острее. Лишь несколько строчек:

Я не могу врать дальше. То, что я сделал, – ужасно. Не знаю, что еще сказать, как исправить. Прости меня, милая. Прости, пожалуйста. Мне остается только надеяться на то, что со временем у тебя это получится.

Я сворачиваю два листка вместе и прячу их обратно в конверт. Кладу конверт рядом с собой на ступеньку. Где-то открыто окно – по шее пробегает холодный ветерок.

У моих ног так и лежит пакет из «Вэйтроуза». Поднимаю его и отношу в кухню. Полиэтиленовые ручки впиваются в пальцы. Водружаю пакет на тумбочку. Раскладываю по местам продукты. Ставлю в вазу декоративный лук. Лекарство Филиппа оставляю на тумбе.

Звонит телефон, и я автоматически поднимаю трубку. Некто, назвавшийся констеблем Эвансом. Где-то я это имя слышала.

– Боюсь, новости у меня неважные, – говорит он. – Инспектор Периваль попросил ввести вас в курс дела.

– В курс дела?

– К сожалению, на предоставленном вами DVD обнаружены только ваши собственные отпечатки пальцев. Что же до подозреваемого, которого вы опознали на ВОПЛе, то он оказался репортером из «Санди миррор». Мы с ним потолковали, предупредили, чтобы он вас не доставал. Все они одинаковые, эти писаки! Больше пока ничего сделать не можем.

– Ясно, – киваю я.

А потом медленно поднимаюсь по лестнице.

Филипп распластался на кровати, лицом в подушку. Он в новых туфлях. К одной из подошв приклеен ценник.

Какую-то долю секунды мне кажется, что он мертв. Я замираю в дверях. Всматриваюсь. И, опустившись на колени у кровати, зову его по имени. Он поворачивается. Покрытое пятнами багровое лицо со следами слез. Разом постаревшее. Глаза-щелочки за опухшими веками.

– Филипп, – повторяю я.

И, словно доведенный до отчаяния ребенок – сломленный, потерявший надежду, – он резко приподнимается и падает мне на грудь. Тело его содрогается от рыданий, руки судорожно хватаются за меня. Что это? Горе по умершей девушке? Мучительная боль от всего, что натворил? Вина? Страх перед моим приговором? Не знаю… Все и ничего. Он обессиленно цепляется за меня. Животное, не человек. Сначала мне кажется – не вынесу. «Мы оба не ожидали, что влюбимся»… Но проходит минута, другая, и я наконец касаюсь его. Волосы… Плечи… Легкими, невесомыми поглаживаниями. Потом все сильнее, все энергичней. Я растираю его, выгоняя боль из распятого тела… Внутри меня, будто запертая в клетку крошечная птичка, бьется жалость.