Лариса Соболева - Темное дело

— Ну, здравствуй, жена! Я скучал.

Губа… ранка лопнула, выступила кровь — Герман определил это не по боли, а по солоноватому привкусу, но Ляля не пала на грудь, она вытаращила глаза и подняла брови:

— О-о-ой… Упал-поскользнулся, да?

— В некотором роде, — с наигранной веселостью ответил Герман, проходя в квартиру. — Как съездила? Дети где?

— Дети спят, съездили нормально. Кто тебя так… приласкал, что чуть скулу не вывернул?

— Только без намеков. Ужин есть?

— Есть, есть.

Как будто обстановка положительная, отметил про себя Герман, повеселев на самом деле. По пути в столовую ему удалось обнять Лялю за плечи и приложить щеку к щеке жены, одновременно прижимая платок к кровоточащей губе. Она подала ужин, почему-то не поинтересовавшись, где он был до этого часа, сам рассказал из страха за себя:

— Сейчас такой завал… Сижу допоздна, на носу командировка. — И эдак между прочим бросил: — Никита сбрендил, ушел, самому приходится…

— Куда ушел? — поливая соусом мясо, спросила она. — На повышение?

— Нет, заявление написал об уходе.

Ляля поставила тарелку перед ним и несказанно удивилась:

— Почему? И ты отпустил?

— Я ж говорю: сбрендил. Это… — указал на свое израненное лицо, изобразив страдание и негодование разом: — Это его рука приласкала меня.

— За что?

— Прибежал, наорал, будто я отправлял Яне… ну, у которой от него ребенок, письма… со своего рабочего компьютера. Я ничего не понял, как вдруг он меня кулаком… Псих. Думаю, нервы сдали, не ведает, что творит.

Не прониклась жена к нему жалостью, Ляля бросила салфетку на стол, не обозначая своего отношения к новости, осведомилась:

— Скажи честно, ты отправлял эти письма?

— Нет, конечно. Зачем мне? И кто такая Яна? Я знаю о ней с твоих слов и со слов Никиты. Не видел ее ни разу.

— Никита не станет бить без причины, тем более уходить с работы, где он лучший, к тому же много зарабатывает.

На минуту она оставила его одного, о, если бы кто знал, как ему тяжело… Но вот вернулась жена с сотовым телефоном, нажимала на кнопки.

— Кому ты звонишь?

— Никите. Хочу от него услышать, за что он тебя избил.

— А мне ты не веришь?

— Не верю, конечно. Недоступен… Так, Сима же в курсе…

Терпение Германа лопнуло, он тут перед ней ужом вьется, а она холодом его морозит и, кажется, готова за Никиту побить мужа вторично! Он кинул вилку с ножом на стол, упрекнув жену:

— Выходит, его слова для тебя важней! Ему поверишь!

— Ты тихушник, а это опасные и на все способные люди. Черт, и Сима недоступна. Странно… Очень странно…

— Как ты сказала? — завелся он. — Я кто? Ты соображаешь?

Ляля даже взглядом не одарила его, набрав Симу еще раз и слушая трубку, достала из кармана халата фотографии и положила на стол перед ним. Опустив глаза, Герман… задохнулся, он чувствовал, как кровь бежит по венам и закипает, закипает… А Ляля ушла, вызывая то Симу, то Никиту и бубня на одной спокойной ноте, будто то, что лежало на столе, ее не касалось:

— Где же они?.. Куда пропали?.. Причем оба…

Сима с Никитой шли пешком по ночным, плохо освещенным улицам. Такси брать нецелесообразно, в таком малонаселенном пункте всякий человек на виду, наверняка аборигены выдрессированы на чужаков, что в положении Серафимы с Никитой чревато. Хотя и в это время года туристы не переводятся, следовательно, двум молодым людям затеряться несложно. Но улицы пусты, ночь загнала народ под крыши, тем более сырая и промозглая, пропитанная густыми запахами земли, смешанной с перепревшими листьями, корой деревьев, морской солью и талым снегом. Серафиму с Никитой темнота еще и прячет. А ведь спрятала, правда, они об этом не подозревали!

Оба успешно прошли мимо спорщиков, которые днем ломились в номер и угрожали пистолетами, а ночью не разглядели в молодом мужчине и щуплой девушке тех, кого упорно ищут. Возможно, если бы Серафима услышала неповторимый хрипловатый тембр, ее абсолютный слух, которым она хвастала, узнал бы Торокова, но в тот момент он молчал, говорил Ивченко:

— Да успокойтесь, отсюда теперь и мышь не ускользнет. Дорога в город одна, с одной стороны — скалы, с другой — пропасть, пешком ее не пройдешь, на постах останавливают все машины… — Горячий он парень, потому не сдержался, бросил упрек: — Обложили, как государственных преступников! А настоящий убийца потирает руки и думает, что все менты тупые. Получается, так и есть.

— Не кипи. — Внешне Тороков остался равнодушным к упреку, а что там у него внутри — только ему известно. — Возьмем этих двух, поймаем и убийцу.