Питер Джеймс - Одержимость

– Иду, иду!

Она встала, закашлялась и зашаркала к двери.

Алекс подошла к каминной полке, посмотрела на открытку. Внизу мелким шрифтом было напечатано: «Башня Джона Хэнкока». Рядом лежало еще несколько открыток. Массачусетский технологический институт, Кембридж, Массачусетс. Ньюпорт, Род-Айленд. Вермонт, Нью-Гемпшир. Она услышала щелчок замка, потом смех и шаги. Нервно оглянулась и засунула открытку с Массачусетским институтом в сумочку.

– Вали-вали отсюда! – раздался крик миссис Нидхэм. – Вот сучата!

Потом дверь захлопнулась, и миссис Нидхэм прошаркала в комнату.

– Сучата. Тут все детишки сучата. – Она сорвала крышку с пивной бутылки, отхлебнула, предложила Алекс.

– Нет, спасибо, – покачала головой та.

Женщина отерла рот тыльной стороной ладони.

– Все время шляются тут. Муниципалитет говорит, ничего с ними нельзя сделать. – Она еще раз глотнула из бутылки. – Как вы говорите, вашего сына зовут?

Алекс посмотрела на нее в ужасе, поняв, что женщина пьяна. И была пьяна с самого начала.

– Он умер, миссис Нидхэм, – ответила она как можно спокойнее, чувствуя, что в ней закипают жалость и злость. – Умер.

– Ну, мы все когда-нибудь помрем, – сказала миссис Нидхэм.

По пути через Кингс-роуд Алекс радовалась тому, что покинула квартиру миссис Нидхэм и весь этот упадочный район.

Она злилась на женщину, которая живет таким образом и настолько глупа, что ей даже безразлична смерть Фабиана, злилась на сам факт существования такого района. А ведь из тех окон открывается поразительный вид! До чего нелепо, что единственное, что в той квартире есть хорошего, находится за ее пределами.

В доме царил покой. Алекс подняла воскресные газеты с коврика у двери, отнесла на кухню. Стрекотали кухонные часы, мягко гудел бойлер. Все здесь было нормальным – звуки, запахи. Дом гудел, вздыхал, поскрипывал, как старый друг, каким и был всегда. Здесь ей удобно, безопасно. Здесь она у себя.

Зазвонил телефон.

– Алекс, как ты? – Это был Дэвид.

Его смущенный голос нарушал ее покой, и она тут же прониклась раздражением; потом вспомнила, как вчера обошлась с ним, и почувствовала жалость.

– Привет, Дэвид. – Алекс очень старалась говорить любезно. – Я в порядке… мне очень жаль, что вчера все так… Не знаю, что случилось…

– Вероятно, это все переживания, дорогая. Нам обоим досталось – пережить такое потрясение.

«Отругай меня, бога ради, говори жестко, не будь ты со мной все время таким добрым, назови меня сукой, накричи, чтобы я боялась тебя!» – думала Алекс, но не могла сказать этого вслух.

– Да, ты прав, – безжизненно ответила она. – Я вчера бежала за тобой, кричала, махала… все, наверное, думали, что я рехнулась.

Он рассмеялся.

– И чего же ты бежала?

– Хотела извиниться.

– Я тебе звонил, когда вернулся, но никто не ответил. Беспокоился безумно.

– Я ездила к себе в офис.

– В офис?

– Думала поработать, но в итоге уснула там.

– Я думаю, в такое время и нужно работать, чтобы отвлечься… ты меня понимаешь… но важно и не переусердствовать… ты должна попытаться отдохнуть.

Она посмотрела на свое отражение в тостере, увидела собственные глаза и отвернулась, не в силах смотреть в них. Паршивое чувство испытываешь, когда врешь и знаешь, что тебе верят. Это все равно как обманывать себя.

– Я сегодня побывала у матери Кэрри.

– Кэрри? Она знала?

– Нет. Ничего не знала. Она вообще почти не видит Кэрри. А Кэрри сейчас в Штатах.

– Она была милой девочкой. – Дэвид сделал паузу. – Как насчет обеда как-нибудь на неделе?

– Это было бы неплохо.

– Как твой дневник?

– Я его оставила в офисе. Поговорим завтра.

Алекс повесила трубку и тяжело вздохнула. А ведь когда-то они с Дэвидом были счастливы вместе… или притворялись? Превратили свою жизнь в сплошную ложь? Она приготовила сэндвич, прошла в гостиную, затопила камин, включила кассету с оперой «Дон Жуан» и свернулась на диване.

Во второй половине дня она очнулась от тяжелого сна – вся в поту, растерянная. Она ехала куда-то с Фабианом, он о чем-то пошутил, и они смеялись. Все очень достоверно, до невероятности. Не сразу она сумела вспомнить: больше они никогда и никуда не поедут вместе. Стало грустно, она чувствовала себя обманутой жизнью и поднялась с тяжелым сердцем. Подошла к окну, задернула шторы от наступающих сумерек.

Как жаль, что мать умерла и у нее нет никого старше и умнее, с кем она могла бы поговорить по душам. Никого, кто сам пережил такое. Во взрослой жизни случались такие вещи, к которым она так никогда и не привыкла. Иногда ей казалось, что она стала матерью, так и не перестав быть ребенком.