Мария Спасская - Флейта гамельнского крысолова

Москва, наши дни

Как попал в госпиталь, Термит не помнил. Знал только, что пролежал там всю зиму, потому что на полдник давали мандарины, в холле отделения долгое время стояла елка, а по телику показывали новогодние фильмы. Уже не надеясь на свою память, он все-таки порадовался, что не разучился логически мыслить, и, выйдя из госпиталя, попытался целиком и полностью отдаться ощущениям. Ощущения были не из приятных. Все, кого он встречал на улице, в основном вызывали жгучую неприязнь. Сперва он не мог объяснить, с чем это связано, но затем, шаг за шагом картина стала проясняться. Дворники, продавцы, водители маршруток и автобусов не раздражали. Зато праздно гуляющая публика тихо бесила, наводя на тяжелые мысли, от которых темнело в глазах и болела голова.

Классифицируя окружающих, Термит пришел к выводу, что бесят его бездельники, а труженики вызывают уважение. Ибо термитник устроен так, что в нем нет места таким вот отбросам, шатающимся по Чистым прудам, слоняющимся по Мясницкой, отирающимся на Манежной и прожигающим жизнь в парке Горького.

Мысль, что нужно от них избавляться, все чаще приходила Термиту в голову. Первое время он находил в себе силы не поддаваться соблазну сделать мировой термитник лучше, уговаривая себя, что ненавистные ему бездельники запросто могут быть художниками, актерами, туристами, да, в конце концов, теми же самыми продавцами и водителями маршруток, отдыхающими в свой законный выходной. И все же как они выбешивали, раздражали, доводили своим беспечным видом до белого каления! Никчемные ублюдки, не достойные того, чтобы жить.

Та девчонка сама напросилась. Термит и не думал ее убивать, он просто хотел проверить, как далеко она готова зайти в своей беспринципности. Совсем молоденькая, почти ребенок, она сидела на лавочке Чистопрудного бульвара и тянула из банки пиво. Он подошел, присел рядом. Слово за слово, разговорились. Она назвалась Сусанной. Конечно, она врала, но это было не важно. Сусанна так Сусанна. Какая теперь разница? Термит предложил ей взять бутылочку испанского вина и пойти в укромное местечко, где им никто не помешает, и эта дура согласилась. Безмозглая, рыхлая самка, неспособная включать мозги. Термит привел ее в свое подземелье, где знал каждый ход, каждый лаз и закоулок, усадил на топчан, притащенный бомжами. Бомжей сейчас не было, они промышляли на углу у «Дикси», так что время выдалось самое что ни на есть подходящее. Сусанна до последнего не верила, что он ее убьет. Думала, поимеет и отпустит. Но не тут-то было. Закончилось все так, как решил Термит. Подобным ей не место в термитнике.

А с толстым бугаем не вышло. Термит крался за ним по пятам все то время, что незваный гость слонялся по его подземелью, рыская в самых заповедных местах и рискуя вот-вот обнаружить припрятанный труп Сусанны. И не только Сусанны. Их было много, очень много, ненужных, бесполезных людей, похороненных в принадлежащих Термиту катакомбах. У подземелья были еще и другие хозяева — бомжи. Они тоже ужасно раздражали, но вызывали ассоциации с червями, существами хотя и неприятными, однако полезными. Только из-за этого Термит их и терпел, снося столь неудобное соседство.

А толстый тип, похоже, всерьез задумал обосноваться в убежище Термита. Ходил, осматривался, как у себя дома, даже что-то снимал на смартфон и царапал на стене. Такого вероломства Термит не мог снести. Он долго крался за парнем по пятам и, сочтя момент подходящим, выскочил из укрытия и кинулся на врага с удавкой. Но то ли от волнения, то ли из-за внушительных габаритов противника тому удалось уйти живым. Удавка почти стянула толстую гортань, но парень сумел вывернуться и убежать.

Не находя себе места после столь сокрушительного фиаско, Термит вдруг осознал несовершенство окружающего мира. И понял, что бесполезно пытаться переделать мир. Нужно построить свой термитник, где будут действовать только его законы и правила.

Москва, наши дни

Всю дорогу до дома я прикидывала, как преподнести Добрыне новость о его переезде на дачу так, чтобы не выглядело, будто бы я пытаюсь избавиться от сердечного друга. Въехала во двор, с трудом отыскала парковочное место в перегороженном грузовой газелью закутке между домами и, открыв дверь в подъезд, на лифте поднялась на свой этаж. Достала ключ, отперла замок, потянула дверь на себя и обмерла. Войти в прихожую можно было только бочком: вдоль стены и до самого потолка громоздились высоченные коробки. Рядом с ними стоял запыхавшийся Добрыня и с вопросительной лаской во взоре смотрел на меня. Под правым, заплывшим, глазом наливался лиловый синяк.