Валерий Воскобойников - Татуировка

— Да… — проговорил вдруг Кирилл. — Но тут мы вступаем на опасную почву. О покойниках плохо не говорят.

— Ну если вам неприятно…

— Конечно, все уже улеглось. Так что можно и рассказать. У меня, например, он увел первую жену, Манюшу. Вот отсюда, с этого кресла, на котором вы сидите, взял и увел. Она как раз училась в Академии на искусствоведческом, и наши матери давно дружили — получалось, что мы были знакомы с детства. Ну и два года прожили, так сказать, в законном браке. А потом она зачастила сюда. И когда я был тут, и когда меня не было. Короче, когда до меня дошло, я ей сказал: «Манюша, ты уж сама выбирай: он или я». Она молча встала с кресла и ушла к нему в мастерскую. Так и не сказав ни слова. Вроде бы банальная история, но обидно было — до жути! Все-таки дружба — дело святое. А тут я сразу потерял и жену, и друга. При этом я-то знал, что она ему нужна только в санитарно-гигиенических целях. Он и у других друзей брал подруг только для этого. То, что мы называем любовью, там и рядом не стояло. Это мы тоже с приятелями обсуждали и пришли к выводу: у него там, где живет желание любить, гнездилась страсть к живописи. А женщина — так, проходное…

— Он на ней не женился? — уточнила на всякий случай Агния.

— Да какая женитьба! Порисовал месяца два, и привет. Для меня это тоже было мукой. Когда я ее рисовал, то воспринимал как откровение Божье, как дар свыше! А тут Антон ее за стеной точно так же раздевает и рисует. Мне это трудно объяснять…

— Нет-нет, я все понимаю! — сказала Агния. — Это настоящее страдание.

— Потом ее подобрал один скульптор. И посадил на иглу. Ему-то самому удалось как-то выбраться, а она умерла от передозировки. Это уже было, когда Антон уехал к Гарни. Тоже, кстати, история. Я уже упоминал: она ведь ко мне приехала, за моими работами.

— То есть как? — Агния специально подчеркнула удивление.

— Скучно рассказывать. Мы все мечтали проявиться на Западе. И кто-то ей там про меня напел. Она мне письмо. Матушка моя из дворянок, хоть и работала всю жизнь, машинисткой, но меня, слава Богу, французскому с детства учила, так что я, не как многие, сразу ответил. И у нас началась переписка. Эти письма в сборнике напечатаны, могу вам дать. Она прилетела внезапно, я был в Вологодской области — ни телефона, ни адреса — и не знал ни о чем. А тут Антоха видит: у моих дверей мнется пожилая, но изящная французская дама. Ей — шестьдесят пять, ему — двадцать шесть. У нее — замки, картинные галереи, у него — коммуналка. Ну и, естественно, он ей во внуки… Он ее заводит к себе, угощает кофе с ликером, который она привезла для меня, и укладывает на диван. Через трое суток она уезжает из его мастерской прямо в аэропорт потрясенная: во-первых, его работами, а во-вторых, сами понимаете… У нее давно, наверное, таких молодых мужчин не было. И увозит слайды его работ. Как вам эта история?

— Не знаю, что и сказать, — не сразу откликнулась Агния.

— И главное, хоть бы слово он мне сказал. Я возвращаюсь из Вологды и ни о чем не догадываюсь. Через полгода он уже там. они вдвоем открывают его выставку. А по идее на его месте должен был стоять я. Он, конечно, вину свою чувствовал и, когда приезжал, даже не звонил. Ну и я ему тоже… Короче, все это лучше не писать, все-таки о покойниках — или хорошо, или ничего… Это я только чтобы вы поняли… Тем более, там он стал гениальным художником. Я лишь некоторые его последние работы видел, и то в слайдах, но это — великая живопись. Да и стоит каждая столько, сколько мне за всю жизнь не заработать.

На этом он свой рассказ и закончил.

Ева стояла на ступеньках около входа в метро «Нарвская» и глядя с высоты на журнальный лоток, ждала, когда поблизости не будет покупателей. Но, как назло, только она делала шаг, чтобы спуститься к лотку, как рядом с ним возникал новый человек и принимался рассматривать обложки тех самых журналов, которые были ей теперь нужны. Только дотронуться до них при посторонних она не смела.

Наконец пространство перед лотком оказалось пустым и Ева, стараясь не показывать спешку, остановилась напротив продавщицы и, неуклюже, стыдясь, указала пальцем на журнал с яркой неприличной обложкой. Таких журналов продавалось множество, и в каком-то из них была помещена фотография Гоши.

Журнал стоил дорого, и Ева долго пересчитывала мелочь, потому что бумажных денег ей не хватило. Она боялась, что мелочи не наберется и тогда придется отходить с двойным позором. Мало того что она, немолодая женщина, мать сына-студента, заинтересовалась таким журналом, так еще и денег у нее нет.