Наталья Никольская - Пари

– После этого ты Федорова видела?

– Я два дня здесь не появлялась, а во вторник пришла, работать-то нужно. Кривой сразу меня отозвал, говорит, дело есть, нужно, чтобы я ключи от Диминой квартиры потихоньку выкинула. Я говорю, ты че, меня подставить хочешь, он же сразу догадается. А он сказал, что подставят соседа, и мне нечего беспокоится, куда мне было деваться?

Когда Дима пришел, стал спрашивать, куда я пропала, наверное, про фотки еще не знал. Ну, я наплела, что, мол, мама болеет, то, да се, он снова поверил. Ночью, когда он спал, я ключи у него вынула и в форточку бросила, через два часа мне их также через форточку вернули.

– Кто это был, Кривой? – Вершинина допила пиво и достала очередную сигарету.

– Темно было. Может быть, он, а может, еще кто-нибудь, – Голубева тоже закурила, сигарета дрожала в ее длинных пальцах, – я не разобрала, и потом, меня колотило всю, как в лихорадке.

– Так ты говоришь, это было во вторник?

– Да.

– Утром в среду вы расстались?

– Дима пошел на тренировку, а я домой – отсыпаться.

– После этого ты еще видела Федорова?

– Нет. Я сюда не приходила, боялась его встретить, а на следующий день, в четверг, ко мне пришел Толян, сказал, что Федорова убил сосед, и что мне лучше помалкивать на счет ключей.

– Ты ничего не забыла?

– Кажется, нет, – Анжела свела брови на переносице.

– Кто-то входил в квартиру Федорова в среду вечером, когда он был на тренировке, – Вершинина пристально смотрела на Голубеву.

– Это не я, – испуганно пролепетала она, – вы мне не верите?

– Вошедший знал пароль.

– Ой, ну, конечно, всегда, когда Федоров входил в квартиру, звонил телефон, и Дима произносил в трубку только одно слово – «корт». Кривой предупредил меня об этом, и в среду, когда шла домой, я ему позвонила и назвала это слово, – Анжела замолчала, а потом добавила жалобным голосом: – Теперь я вам все рассказала, меня что, посадят?

– Об этом пока рано говорить, – ответила Вершинина, – где сейчас Кривой?

– Он сегодня не появлялся, – она обернулась и посмотрела в зал, – иначе не дал бы нам с вами поговорить.

– Где он живет?

– Он снимает дом недалеко отсюда, Кисина, сто двадцать один.

– Телефон есть?

– Нет.

– Куда же вы ему звонили?

– Сюда, в «Виноградину».

Со вздохом закинув ногу на ногу, Вершинина оперлась о спинку стула. «Что бы сказал на все это мой любимый Ларошфуко?» – подумала она. У Валентины Андреевны был свой маленький пунктик, грозивший, впрочем перерасти в манию, – зачитываясь французскими моралистами, она под каждую жизненную ситуацию пыталась подвести один из афоризмов, которые знала наизусть.

Это тренировало память, стимулировало мыслительный процесс, помогало отстраниться от происходящего, взять его, так сказать, «в скобки», остудить эмоции, обрести уверенность, чувствуя себя обладательницей определенного культурного содержания, продолжательницей традиции просвещенного и благодарного читателя. При некоторых обстоятельствах это служило приятной психологической разрядкой, хотя мало-помалу становилось «игрой в бисер».

– Ну так вот, Анжела, – твердо произнесла Валентина Андреевна, – мы тебя сейчас отвезем в контору, а сами делами займемся. Собирайся, да поживей! Распускать нюни некогда! – добавила она, глядя на трясущиеся губы Анжелы.

Голубева уже начала всхлипывать, ее еще несколько минут назад задиристый, прямо-таки наглый взгляд расплывался в слезах.

– Где висит твоя одежда? – Валандра старалась побудить Анжелу к действию.

– Вон на той вешалке – коричневая короткая дубленка, – кивнула она.

– Шурик, принеси, пожалуйста, Анжеле ее дубленку, ты же видишь – девушка не в себе.

Антонов встал из-за стола и направился к вешалке.

– Успокойся, раньше нужно было плакать, когда еще все только начиналось, а теперь надо взять себя в руки и поразмышлять над тем, как с наименьшими потерями выйти из сложившейся ситуации. – назидательно и строго сказала Валентина Андреевна.

Александр помог Анжеле надеть дубленку, и вскоре вся команда погрузилась в пойманное Антоновым такси.

Вершинина испытывала легкое раздражение по поводу того, что ей никак не удавалось подобрать оптимальную максиму к нынешней ситуации. Тема-то была определена – человеческая глупость, легкомыслие, безответственность, беззаботность, неразборчивость, душевная тупость, а вот афоризм все не приходил на ум.

«Может, вот эта:

Слабохарактерность еще дальше от добродетели, чем порок.