Наталья Никольская - Гузи-гузи

Буторин от негодования едва не вскочил со стула. Но потом, сделав над собой усилие, занял исходное положение, только сменил ногу.

– Не много ли вы на себя берете? – возмущенно воскликнул он, Михаил Анатольевич говорил мне о вас как об умной, деликатной женщине…

– А мне о вас как о трезвом и деловитом…

– Ну, знаете… – Буторин резко встал и направился к двери.

– Куда бы вы не обратились, Игорь Семенович, вам обязательно зададут те же самые вопросы, хотите вы того или нет.

– Посмотрим…

Буторин гневно хлопнул дверью.

– Ну и фрукт! – выдохнул Аликер, точно в течение всего разговора задерживал дыхание.

– А что я могу сделать, он просто отказывается говорить, хотя утверждает, что пришел именно за этим.

– Ну и выдержка у вас, Валентина Андреевна! – восхищенно сказал Мамедов.

– Да какая там к черту выдержка, – махнула рукой Валандра, подожди, сейчас этот фрукт еще настучит на меня Анатоличу.

– А вы-то тут при чем? – Алискер вопросительно посмотрел на Вершинину.

– У сильного всегда бессильный виноват…

– Это вы-то слабая, – усмехнулся, качая головой, Мамедов, – все бы такими слабыми, как вы, были!

– Я, Алискер, имею в виду социальное положение и…

– Классовое сознание? – рассмеялся Мамедов. – Вы ведь сами в это не верите…

– Во что? – рассеянно спросила Валандра, которая думала о своем.

– В то, что чем выше стоит человек на социальной лестнице, чем больше привилегий имеет, тем он менее уязвим…

– Смотря для чего уязвим, – как-то отрешенно проговорила Вершинина.

– Для того, от чего не могут спасти даже гигантские денежные суммы: дурной характер, горе, болезни, смерть, наконец.

– Ты, Алискер, во многом, без сомнения, прав, только как быть с горем тех, например, африканских матерей, чьи дети умирают от голода, с болезнями тех, кому отсутствие определенной денежной, как ты выразился, суммы мешает излечить их и не отправится к праотцам и т. д., и т. п.

– Я не спорю с этим…

– Ты хочешь сказать, что рассуждаешь о социальной иерархии с позиции Диогена…

– Лаэртского?

– Синопского, именно он жил в бочке.

– Да, лет пять назад я читал роман об Александре Македонском и когда дошел до того места, где он просит показать ему знаменитого Диогена, жившего в бочке, я чуть живот от смеха не надорвал. Приводят, значит, Александра к Диогену, а тот в это время у бочки растянулся и лежит себе – в ус не дует. Македонский, подходит к нему и спрашивает, что я, мол, для тебя могу сделать? А тот невозмутимо так отвечает: будь добр, отойди в сторонку, не загораживай солнце.

– И воскликнул великий полководец и царь: «Если бы я не был Александром, то, клянусь Зевсом, хотел бы быть Диогеном!» – закончила Валандра.

– Вот именно, – удовлетворенно сказал Мамедов.

– Только мы, Алискер, не киники, а Буторин – не Александр, хотя он и считает себя, не менее великим, чем предводитель македонцев.

Тут в кабинет без стука вошел Болдырев, явно чем-то взволнованный, и остановился в центре.

– Что случилось? – обернулась к нему Валандра.

– Там ваш посетитель… – он показал большим пальцем за спину и замолчал, подбирая слова.

– Он что, вернулся?

– Да он и не уходил, – торопливо продолжил Болдырев, – мы там чай пили, слышим, скребется кто-то в дверь. Ну, я подошел, а он к косяку прислонился и рукой за сердце держится.

– Что ж ты стоишь?! Вызови ему скорую!

– Не надо, – уже более спокойно объяснял Болдырев, – мы его на диванчик положили, дали сладкого чаю, у него с собой валидол оказался, так что минут через десять будет как новенький, – он улыбнулся.

– Ладно, хорошо, что предупредил. Когда он соберется уходить, сообщи мне.

– Понял, Валентина Андреевна, – сказал Болдырев и повернулся к двери, – ну, я пошел?

– Иди, Сергей.

– Перенервничал наш потенциальный клиент, – задумчиво произнес Мамедов, – наверное, информация, записанная на кассете, действительно очень важна для него.

– Он у нас в Думу не баллотируется? – спросила у него Вершинина.

– Кажется, нет, – ответил Алискер, – если хотите, могу уточнить? Думаете, на кассете компромат на его соперников?

– Пока не нужно ничего уточнять, – Вершинина Валентина Андреевна катала сигарету между подушечками большого и указательного пальцев, – а насчет «компры» ты, скорее всего, прав. Если же он не собирается в народные избранники, это могут быть материалы, изобличающие его начальство или того, на чью должность он претендует.

– Почему это не может быть компроматом на его жену, например? – спросил было Алискер, но потом, вспомнив о чем-то, сам ответил на свой вопрос: – Ну да, он же сказал, что на кассете что-то написано. Если бы он, допустим, заказал заснять свою жену с любовником, он или сам что-то написал бы на кассете, или там написали бы то, что понятно ему, так?