Андрей Константинов - Дело о марсианской тигрице

— Понятно, — сказал я. — А где сам господин Танненбаум?

— Черт его знает. Наверное, у себя, в своем барском коттедже. Оторвался, сволочь такая, от коллектива. Жирует.

В окнах шале, которое занимал Женя Танненбаум, горел свет. Едва слышно доносилась музыка. «В гости» к организатору нашего семинара мы пошли втроем: я, Повзло и Юрий Львович. Хроникера я брать не хотел, но избавиться от него не представилось возможным. Я был разгневан и шел к Танненбауму объясниться…

А Юрий Львович шел его «разоблачить».

Ну — ну…

Я постучал в дверь. В вечерней тишине звук разносился далеко. Казалось, он достигает луны… Я снова постучал. Послышались шаги и затем голос Танненбаума:

— Кто?

— Откройте, Евгений Кириллович, — агрессивно рявкнул Юрий Львович. — Общественность.

— Обще… Какая еще общественность?

Я сплю. Я устал. Все — утром.

— Врете, не спите. Откройте прессе.

— Да что вам нужно? Я… не одет.

— Глупости какие говорите, — пролаял Юрий Львович. Слова вырывались вместе с облачками пара. — Женщин тут нет.

Я понял, что препираться через дверь можно долго, и решил вмешаться:

— Евгений Кириллович, есть серьезный разговор. Извольте нас впустить.

— Это вы, Серегин?

— Я. И не только я. Со мной мои коллеги. Откройте, нам нужно поговорить.

— А зачем с вами эта старая сволочь?

— Это кто, извините, старая сволочь? — взвился Юрий Львович.

— Спокойно, — сказал я. — Так вы собираетесь нам открывать?

— Открою, — после паузы ответил Танненбаум. — Подождите минутку, я хотя бы оденусь. Я вас не ожидал. Я нездоров.

Мы стояли на крыльце. Настроение было довольно-таки поганым… А каким же оно должно быть в такой ситуации?

Юрий Львович вдруг быстренько соскочил с крыльца и убежал за угол дома.

Я подумал, что ему приспичило помочиться, и ошибся. Секунд через тридцать возбужденный хроникер вернулся и зашептал:

— Он! Точно он! Я в щель между шторами подсмотрел: что-то он в стенном шкафу подшустрил… поди — улики прятал. Перепуганный — сам с собой говорит. Щас узнаем, щас правда-то вся вылезет.

Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.

— Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.

Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

— Хе-хе, дружище… Видим, что не ждали.

Один за другим мы вошли в гостиную.

Все здесь было так же, как в моем шале:

«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…

— Чем обязан, господа? — спросил Танненбаум. — Я, признаться, нездоров и намеревался лечь спать…

— У нас есть к вам, Евгений Кириллович, несколько вопросов, — сказал я.

— Если я смогу на них ответить…

— Сможете, дорогой, сможете, — штопором ввинтился между мной и Повзло Юрий Львович. — Придется ответить-то… хе-хе.

Сказав так, хроникер облокотился на дверцу стенного шкафа и побарабанил по нему пальцами. Танненбаум смотрел на него странными, напряженными глазами.

Я бы сказал даже: со страхом… А Юрий Львович смотрел торжествующе.

— Однако извольте все-таки объясниться, — неуверенно сказал Танненбаум, обращаясь ко мне. Но я ответить не успел.

— Что в шкафу прячешь, сволочь бритая? — рявкнул Юрий Львович.

— Я? В шкафу? Прячу?

— Ты! В шкафу! Прячешь! Краденое! Парик! И бинокль!

Неожиданно Евгений Кириллович захохотал и хлопнул себя по ляжкам. Он хохотал, а мы оторопело смотрели на него. Я, признаюсь, ничего не понимал и ощущал себя дураком. Или — напротив — нормальным, но в стране дураков… Еще неизвестно, что хуже.

— Открой, — сказал, отсмеявшись, Танненбаум. — Открой и посмотри. Видит Бог, я этого не хотел, но… судьба!

— Судьба… хе-хе. Тебя посодют, а ты не воруй! — произнес Юрий Львович и торжественно распахнул створки стенного шкафа.

А дальше было как у классика — «немая сцена». Я, во всяком случае, точно онемел на некоторое время… В шкафу стояла и улыбалась неестественной улыбкой супруга Юрия Львовича. Из одежды на ней были одни колготки.

— Здрасьте, — сказала супруга несколько застенчиво.

Что было дальше — трудно описать.

Давясь от хохота, держась друг за друга, я и Повзло вывалились в прихожую. Вслед нам летели голоса:

— Сука! Потаскуха! Блядь вокзальная!

— Руки! Руки убери, импотент… мерзавец… рогоносец…