Анатолий Семенов - Преступление не будет раскрыто

Каждой команде хотелось иметь сильного нападающего. Встав на площадку, он резал мячи так, что пробивал двойной блок. Если ему удавалось опередить блокирующих, то никто не пытался взять мяч, летевший со скоростью пушечного ядра — дай бог вовремя увернуться, потому что был случай, когда удар мяча пришёлся по голове одного из игроков, и двое суток у того звенело в ушах. Все волейболисты громко, как лошади, ржали и долго подтрунивали над пострадавшим. Один Олег не смеялся и несколько раз извинился перед ним, хотя извиняться собственно нечего было. На то и игра. Волейбольные баталии настолько затягивали, что лишь по приказу дежурного офицера все расходились по казармам. После отбоя Олег немедленно ложился в постель, вытягивал в приятной истоме ноги и распластывал поверх одеяла отяжелевшие руки. В фантастических грёзах с мыслями о Марине он постепенно погружался в сон и спал крепко, как убитый, пока среди ночи не поднимала сирена учебной боевой тревоги. Считанные секунды, и он одет, обут и обычно первым стоит во дворе перед казармой, дожидаясь, когда прибегут остальные и выстроятся в шеренгу, равняясь на него. «С твоей сноровкой надо работать пожарником, — сказал однажды, улыбаясь, командир взвода лейтенант Подбородько. — Молодец, Осинцев. Хвалю за службу».

Когда Олег научился метко стрелять из любого положения, ползать по-пластунски как ящерица, бегать на разные дистанции как гончая собака, карабкаться по отвесным стенам как кошка и прыгать через ямы и траншеи как кенгуру, — думал всё, постиг армейскую службу. Теперь остаётся только считать дни и ждать дембеля. А оказалось на деле службу эту надо было ещё постигать и постигать, и конца краю этому не видно было.

Командир роты капитан Полубенцев нельзя сказать, что не любил своих солдат. Наоборот, в этом смысле проявлял, можно сказать, отеческую заботу. Но уж как-то чересчур. Однажды выстроил всех повзводно и, выпятив вперёд сухопарое длинное туловище и расставив тонкие длинные, как жерди, ноги, произнёс речь:

— Служить в нашей прославленной ордена Суворова и ордена Кутузова Краснознамённой гвардейской дивизии — большая честь для солдата, — громко сказал он и, осмотрев строй, продолжал на высокой ноте: — А выходите строем как стадо баранов. Противно смотреть. Противно и стыдно! Не гвардия, а табун жеребцов. На уме только бабы да похабные анекдоты. С сегодняшнего дня ни одной увольнительной в город. Ни одной! Пока не научитесь печатать шаг, как это делают бравые солдаты на московских парадах. Вопросы есть? Строй молчал.

— Нет вопросов? — сказал Полубенцев. — Вольно.

— Р-разойдись! — крикнул старшина роты.

И вот началась не просто строевая подготовка, а ходьба по всем правилам высокого искусства. Её и раньше-то солдаты не любили, а теперь и вовсе возненавидели. Но командир взвода лейтенант Подбородько требовал «печатать шаг». Он одухотворялся, когда солдаты шли чётким, красивым строем, и страшно бранился, когда кто-нибудь портил ему впечатление. Каждый день перед обедом и во время вечерних прогулок взвод пел песни. Поначалу это дело не клеилось, но поскольку ребята все были как на подбор голосистые, и запевала — младший сержант Маломура — удивительно заражал всех своим искренним, мягким, задушевным тенором, дело пошло.

Олегу запомнился один эпизод. Как-то летом взвод был на учениях, и все ребята устали неимоверно. После учений шли строем на обед. Гимнастёрки на спинах взмокли от пота. Сам Подбородько тоже намотался и то и дело вытирал платком лицо. Однако, когда вышли на прямую аллею, ведущую к столовой, он потребовал, как всегда, выправку и твёрдый шаг.

— Мигулько! — крикнул он. — Поправь гимнастёрку! Васильев! Ноги волокешь как битюг, гляди, пыль поднял! Мазихин, не семени! Левой! Левой! Твёрже шаг!

Олег посмеивался, глядя, как идущий впереди его широкоплечий Мазихин путал шаг и не мог угадать в ногу. Мазихин приостановился, чтобы ударить вместе со всеми левой, но Олег шутя толкнул его в затылок, тот, осклабившись, обернулся, а командир взвода закричал:

— Осинцев! Я те дам!

Олег оглянулся. Подбородько грозил ему пальцем.

— Твёрже шаг! — командовал лейтенант. — Твёрже, ещё твёрже. — И когда убедился, что шаг был хороший, приказал: — Маломура, запевай!

Маломура сделал ещё два-три шага и начал своим мягким голосом:

Взвод подхватывал: