Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

– А много ли дел осталось? – миролюбиво поинтересовался Петр Николаевич.

– Да разве что… – Я вспомнил об Аленушке, вспомнил, как она и ее учеба в гимназии стали предметом моей невинной лжи, и почувствовал, что должен как-то скрасить этот легкий обман, пусть даже совершенный с благими намерениями, о котором я Аленушке, разумеется, непременно расскажу. – Надо бы мне еще на базар заглянуть, присмотреть для дочери шаль.

– Так что ж за беда? Садитесь, поедем туда, а уж после – вместе и домой. – Петр Николаевич скупо улыбнулся уголком рта. – Довезу вас до Шигалеева. Вас ведь там ваш возничий ждать будет?

– Это верно, я Ефиму приказал в Шигалееве меня поджидать. Только вот вас неудобно обременять. Что же получается? В Казань вы меня везли, из Казани доставить собираетесь… Выходит, я у вас вроде как на иждивении…

– Никакого иждивения, Николай Афанасьевич, просто соседская взаимопомощь. – Феофанов внимательно посмотрел на меня. – Сегодня я вас выручил, завтра вы мне, может статься, добром аукнетесь. На мой простой взгляд, между соседями так и должно быть. Что касаемо базара, вы не конфузьтесь, – добавил он, видя, что я все еще пребываю в нерешительности, – мне и самому кое-что прикупить надобно.

– Что же, покорнейше благодарю, Петр Николаевич, премного вы меня выручите в таком случае, – сказал я, усаживаясь в возок.

– Не стоит благодарности, – ответствовал он. – Я, хоть и молчалив от природы, однако же в одиночестве путешествовать не люблю. А уж зимою подавно. Куда поедем? Рыбнорядская площадь здесь рядом, а то, может, на Сенную заглянем?

– Далековато будет, – засомневался я, хотя попасть на Сенной базар мне бы хотелось. В Казани он был крупнейшим, да и по всей России шла о нем слава. Чего только не было вокруг Сенной площади – одних только лавок больше двух сотен, а еще лабазы, магазины, Усмановский Гостиный Двор, гостиницы… Какая там шаль, в базарный день там что угодно купить можно! Да и не в базарный, пожалуй, тоже.

– И вовсе не далеко, – ответил Петр Николаевич. – Сейчас свернем с Покровской и мигом домчим. Эй, малый! – крикнул он кучеру, усаживаясь напротив меня. – Отвези-ка нас для начала на Сенной базар! А уж потом и домой отправимся, через Шигалеево.

Феофановский кучер – ахового роста мужчина в длинном, до пят, тулупе – согласно кивнул. Голова его из-за косматой шапки показалась мне огромною, а черная борода росла, почитай, от самых глаз. Словом, самым что ни на есть бандитским видом обладал наш возница. И свистнул он по-разбойничьи громко, лихо щелкнул вожжами; мы легко покатили по Покровской улице, потом свернули на Рыбнорядскую, где лошади даже прибавили ходу, затем съехали на Сенную и, пересекши Булак, действительно довольно быстро выехали к Сенной мечети, рядом с которой и раскинулось торговое море.

На базаре я быстро нашел модную лавку и выбрал там как раз ту шаль, которую и представлял себе на плечах моей дочери, – кашемировую, огненного оттенка. Очень шла эта обнова к светлосерым глазам и матовой коже Аленушки. Сопровождавший меня Феофанов одобрил покупку, после чего он приобрел в соседней лавке несколько фунтов турецкого табаку и большую коробку китайского чаю, и мы пустились наконец в обратный путь.

Как я и ожидал, Феофанов после некоторого молчания учтиво поинтересовался, удалось ли мне переговорить с главноуправляющим обо всем, о чем хотел. Я ответил утвердительно и, в свою очередь, спросил о состоянии его дел.

– Да что же, – ответил он не совсем охотно, – что же дела… Доложил. Представил, так сказать, отчет. Побранил он меня за то, что дохода в прошлый год, почитай, и не было, убытки одни. Ну и что с арендаторов вовремя денег не получил. Обычное дело, я и не огорчаюсь давно. Осип Тарасович все дела покойного графа близко к сердцу принимает.

Мы свернули на Суконную улицу, и таким образом скоро снова должны были оказаться на Третьей горе. Не знаю, почему кучер или Феофанов выбрал такой путь – возможно, Петру Николаевичу по какой-то известной только ему причине хотелось еще раз проехать мимо особняка графа.

– Да-с, – сказал Феофанов после короткого молчания, – вот только и удалось за прошлый год пятьсот рубликов получить. И, почитай, двести целковых ушли в убыток. Стало быть, триста рублей. Наш главноуправляющий, как о такой сумме услыхал, едва чувств не лишился. Я даже испугался, честное слово! – При этом Феофанов говорил мерным своим голосом, лишенным всякой окраски, так что я никак не мог поверить в его испуг. – А что тут поделаешь? Ей-богу, не будешь же за каждую недоимку в суд таскать. Что прощать приходится, что переносить на будущий год. А там все снова повторяется. Да-с.