Николай Леонов - Нокаут

В конце марта тысяча девятьсот сорок пятого года фашистские войска отступали к Вене.

Ночь. По шоссе двигалась разномастная колонна: танки и бронетранспортеры, грузовики с пехотой и некогда лакированные штабные машины. Изредка ночное небо разрезала ракета, и при ее тревожном свете колонна казалась гигантской гусеницей.

Навстречу колонне быстро шла закрытая черная машина, она единственная двигалась на восток. Иногда ей приходилось выезжать на обочину; казалось, что вот-вот она свалится в кювет, но машина удерживалась на шоссе и упрямо рвалась вперед. Наконец встречный поток поредел, и сидевший за рулем гауптштурмфюрер Пауль Фишбах прибавил скорость. Он свернул на проселочную дорогу, где ему тут же преградил дорогу шлагбаум, и к машине подбежали автоматчики. Но через секунду дорога была уже свободна, и Фишбах двинулся дальше, – видимо, по линии была дана соответствующая команда, так как последующие посты машину не останавливали, а лишь освещали ее номер.

Черные бараки Маутхаузена встретили Фишбаха тишиной, изредка прерываемой повизгиванием овчарок; темноту прорезали лучи прожекторов сторожевых башен. В бараках ни огонька, темно и в помещениях охраны, лишь в небольшом домике слепо светится одно окно, у этого домика и остановил машину Фишбах.

Начальник особой команды Маутхаузена, пожилой геcтаповец, допрашивал Сажина. В прилипшей к костлявому телу арестантской одежде, Сажин лежал в центре кабинета, по полу растекались лужи воды, у стены темнели фигуры охранников. Когда Фишбах вошел, гестаповец завозился в кресле, делая вид, что встает навстречу, и устало сказал:

– Рад вас видеть, гауптштурмфюрер. Приятно, что начальство не забыло о нас.

Фишбах не ответил, лишь вскинул руку в партийном приветствии и, стараясь не замочить сапог, подошел и положил на стол пакет.

– Невозможно работать, – гестаповец кивнул на Сажина. – Один из руководителей подполья, а я не могу задать ему вопроса – падает без сознания, вот-вот подохнет.

Фишбах взглянул на Сажина, поморщился и сказал:

– Совершенно срочно, гауптштурмфюрер.

Гестаповец усмехнулся, вскрыл пакет, прочитал и спросил:

– Сколько вы даете нам времени?

Фишбах пожал плечами и отвернулся.

– Торопитесь убрать свидетелей. После войны, коллега…

– После поражения фашизма, – перебил гестаповца Сажин. Офицеры не заметили, как он сел. – Свидетели ваших преступлений все равно останутся.

– Убрать! – отдал команду гестаповец.

Сажин поднялся, где-то вдалеке громыхнул взрыв, и Сажин еле заметно улыбнулся. Гестаповец заметил его улыбку и потянулся к лежащему на столе «парабеллуму», но Фишбах жестом остановил его, и Сажина увели.

– Хотите быть чистеньким? – гестаповец поднялся и застегнул ремень. – Если вас поймают русские, то они не станут разбирать, кто стрелял, а кто лишь командовал. – Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант. – Поднять весь личный состав, начинаем ликвидацию.

Особняк был сложен из огромных гранитных кубиков, которые притащил в парк Гаргантюа. И хотя гранит был серый и массивный, особняк производил впечатление светлое и веселое. Большие окна, красная черепичная крыша с подрагивающим от легкого ветра резным флюгером, широкая парадная дверь и ступени к ней, пологие и тоже широкие.

Небольшой парк, ухоженный, но не строгий: газоны аккуратно подстрижены, но сразу видно, что по ним можно ходить, а розы на низких разлапистых кустах разрешается рвать. Решетка, огораживающая парк, витая, тонкая и несерьезная – через нее может перелезть и пятилетний мальчуган.

К полуоткрытым воротам подкатил черный «Мерседес», нетерпеливо гуднул, затем сидевший за рулем Пауль Фишбах легко вышел из машины, распахнул ворота и въехал в свои владения. Нимало не заботясь о состоянии усыпанной битым кирпичом дорожки, хозяин лихо развернулся, выскочил из машины, нажал на клаксон, хлопнул дверцей и широко зашагал к крыльцу.

– Привет, отец! – крикнул двенадцатилетний мальчик и, минуя ступени, прыгнул с крыльца на газон.

– Здравствуй, Пауль. – Фишбах подхватил сына, пронес его несколько шагов и плотно поставил на землю.

– Отец! – мальчик догнал его и взял за руку. – У тебя гости, отец.

– Это прекрасно, есть с кем выпить…

– Отец… тебе пора взрослеть, – явно кому-то подражая, сказал мальчик серьезно и осуждающе.

– Ты понимаешь, мой друг, – ответил ему в тон Фишбах, присел на корточки и оказался чуть ниже сына, – в моем возрасте повзрослеть нельзя, можно только постареть. – Фишбах поцеловал сына. – Скажи маме, что я приехал и хочу есть.