Николай Леонов: Нокаут

– А вы волнуетесь? – перебил Роберта Шурик. – Говорят, вы прибавили семь килограмм, опять же возраст. – Он понимал, что надо замолчать, но не мог. К тому же Роберт подошел вплотную, и Шурик чуть ли не упирался носом в пуговицу на его плаще. А это было особенно унизительно. Он поднял голову, увидел топорщащиеся рыжие усы и круглые синие глаза грузина и переспросил:

– Так вы волнуетесь?

Роберт причмокнул, обнажив белые крупные зубы, и повернулся к Сажину.

– Знаешь, Миша, жеребята перед первым стартом кусаются, – он обнял Сажина и повел вдоль барьера, – как волки, кусаются. Честное слово…

– Шурик, кто твой любимый художник? – спросил Зигмунд Калныньш. Он подошел во время разговора и сейчас стоял рядом, разглядывая репродукцию в «Огоньке».

– Ты нарочно так туго подпоясываешь плащ, чтобы все видели, какие у тебя широкие плечи? – огрызнулся Шурик.

– А тебе не нравится? – Зигмунд перестал разглядывать «Огонек» и серьезно посмотрел на товарища. – Это некрасиво? – Он расслабил пояс. – Так лучше?

Подошли Роберт и Сажин.

– Анохин неплох, – сказал Кудашвили, продолжая, видимо, ранее начатый разговор.

– Ты лучше, – ответил Сажин. – Уверен.

– Спасибо, друг, – буркнул Кудашвили.

– Я по дружбе в команду не беру, – сказал Сажин и снял с плеча руку.

Роберт повернулся к Шурику и сказал:

– Шурик, уважь старика, сделай одолжение. Сбегай, купи мне зубную щетку. Забыл я.

Шурик нерешительно переступал с ноги на ногу, но Зигмунд незаметно подтолкнул его под зад, и Шурик оказался у двери в аэровокзал.

– Самую большую, жеребенок! – крикнул Кудашвили.

– Намучаемся мы с мальчиком, – сказал Сажин.

– Что ты, Миша, – Роберт склонился и заглянул Сажину в глаза, – нервничает. Семнадцать лет. Первый результат. Первая поездка. Ха! – Он поднес к лицу широкую ладонь. – Обкатается. Еще на финише встречать будем.

– Неприятно, когда от тебя результата ждут, – Зигмунд легко тронул Сажина за локоть, словно извиняясь за свое вмешательство.

Сажин посмотрел на боксеров, потерся подбородком о плечо и отвернулся.

Репродуктор щелкнул и заговорил:

– Пассажиров, отлетающих рейсом «о эс шестьсот два» по маршруту Москва – Вена, просят пройти на посадку в самолет.

Старый Петер сидел на шведской скамейке, опираясь спиной о зеркальную стену спортзала, и менял шнуровку в боксерских перчатках. У противоположной стены, также покрытой зеркалами, тоже сидел Петер и тоже шнуровал перчатки. Только был он несколько меньше и не такой старый – нельзя было разглядеть морщины и шрамы на широком лице и седину в коротко остриженных волосах на круглой шишковатой голове. Петер из-под нависших бровей поглядывал на свое отражение. Потом поднял руку и шлепнул широкой ладонью по висевшей над головой груше. На той стороне тоже подняли руку и шлепнули по груше. Оба снаряда покорно закачались.

На тонких металлических тросах висели тяжелые кожаные мешки – когда-то Петер мог заставить говорить их натужными глухими голосами, откликаться на короткий выдох и еще более короткий удар. Сейчас, проходя мимо, только гладил их многопудовые холодные тела, и снаряды презрительно молчали, прекрасно понимая, что в шестьдесят с лишним лет с перебитыми суставами человек не заставит их закачаться и заговорить.

Звонкие пневматические груши повисли под своими козырьками, коварно приглашая поиграть с ними. Сила здесь не нужна, весь вопрос – кто быстрее? Но обогнать эту хитрую штуку нельзя, она принимает любой темп и весело щелкает, отсчитывает удары, а удары – это секунды, минуты, часы… человеческой жизни.

Петер оглянулся – черные спортивные снаряды двоились в зеркалах. Зеркала тоже нужны, в них ты видишь свои ошибки. Сначала только технические, а со временем – и тактические. Раньше обычного выступивший пот, затем широко открытый рот, которому не хватает воздуха, шрамы и морщины. Зеркала холодные и спокойные, они очень нужны, поэтому их так много в зале для бокса.

Петер обошел зал и остановился около ринга. Он выше зала на несколько ступенек, и по ним очень легко подняться. Ринг четырехугольный и белый, новичку он кажется всегда одним и тем же. Тугие канаты и наканифоленный холст. Канаты умеют упруго подтолкнуть в спину, удвоить силу удара, который ты берег, словно последний пфенниг. Превратить никелированную монетку в чековую книжку. Но канаты могут обжечь и бросить безвольного под свинцовую перчатку противника, и ты, оглохший и ослепший, будешь падать долго. А когда к тебе вернутся слух и зрение, то мир изменится. Ты будешь слышать и видеть все, кроме поздравлений и улыбок, смеха и открытых дверей.