Геннадий Прашкевич: Подножье тьмы

Даная…

Было жарко, Сима подложила под голову подушку. Коричневые соски вызывающе темнели на мраморном, почти незагорелом теле. Сима не любила загорать, по крайней мере, так она говорила, и загорелой Шурик ее не видел. Мягкий овал плеча, бедро, губы, чуть припухшие, как от обиды. Услышав Шурика, Сима испуганно подняла руку, и изгибу ее руки тоже позавидовала бы не одна женщина.

А кожа у меня шелковистая-шелковистая…

Так она сама говорила.

Шурик испытывал нелепую гордость от того, что Сима так вызывающе привлекательна, что у нее есть ключ от его квартиры, что она сама приходит к нему… Сама! Сама! – повторил он про себя, как бы утверждаясь в столь приятной мысли. Ее сюда не на аркане тащат…

Но она держала его на аркане.

Она приходит, когда ей самой этого хочется, – честно сказал он себе, сдирая через голову пропотевшую рубаху. И не так часто, как бы ему хотелось. И никогда не говорит, когда появится в следующий раз. И никогда не угадаешь, в каком настроении она придет.

Однажды она рассказала ему про шефа.

Несколько лет назад она работала в каком-то засекреченном заведении. Когда понадобилось писать отчет, а секретарша заболела, за машинку посадили Симу. Последствия не замедлили. Собравшись в Болгарию, Сима с удивлением узнала, что она, как и большинство сотрудников, лишена права на выезд. «Я же все равно ничего в этих делах не понимаю». – сказала она шефу. – «Да это не важно», – ответил шеф. – «Может, мне теперь и в постель только с нашими сотрудниками ложиться?» – спросила Сима. – «Это только на пять лет, – ответил шеф, облизнувшись. – А мысль интересная». – «Насчет постели? – удивилась Сима. – Я этого не нахожу». – «Я пользуюсь большим доверием…» – загадочно намекнул шеф, распуская перья. – «Не моим, – ответила Сима. – К тому же, чтобы лечь с кем-то в постель, надо чувствовать к нему нечто большее, чем доверие».

Нечто большее…

Стаскивая рубашку, Шурик еще не знал – пустит ли его Сима к себе? Умереть с нею, умереть над нею, умереть под нею, как он вычитал в какой-то газете (не в «Шанс-2», конечно, и даже не в «Вместе») – это всегда зависело только от нее. Как ни странно, он и это в ней принял сразу и никогда не пытался настоять на своем.

Может, потому она и приходит…

Наблюдая за Шуриком, не пряча себя, Сима медлительно улыбнулась.

– Ты думаешь обо мне, – негромко, чуть хрипловато сказала она, будто прислушиваясь к собственным словам, будто припоминая что-то. – Мне кажется, ты думаешь обо мне плохо.

Он покраснел:

– Что за денек? Одни укоры? Ты бы могла быть добрее.

– Добрее? – она медлительно повернулась к нему.

Он не любил ее такой.

В такой в ней просыпалось странное бесстыдство. В ней сразу смешивалось все – и плохое, и хорошее. Никто уже не различал граней, и меньше всего она сама. Неясное, ничем конкретно не выражаемое, но легко чувствующееся, тревожащее бесстыдство. Но он принимал ее и такой.

– Тебя долго не было, – сказал он. – Я уезжал всего на три дня, но ты и до того неделю не заходила.

Она не ответила.

Ее взгляд вдруг потух.

Так с нею тоже бывало. Могла исчезнуть на неделю, на месяц. За полгода, которые он ее знал, так случалось не раз. И он вынужден был ждать ее. Она не говорила, где живет. Он не знал номера ее телефона. Кстати говоря, Роальд был прав – он даже не знал, как правильно пишется ее полное имя… Сима и Сима… Серафима, наверное… Или впрямь какая-нибудь Рипсимия?…

Взгляд ее потух, став темным, тяжелым. Она сумрачно и притягивающе разглядывала его, рукою медленно водя по длинной, мраморно и упруго отливающей ноге. Он знал, что сейчас будет. Он успел изучить этот ее взгляд, он уже понимал значение этого ее темного взгляда. Она измучает его и не даст ему ничего. Она все заберет себе. Он будет задыхаться, целуя ее всю – от коричневых сосков до щиколоток, он будет, задыхаясь, шептать ей о ее потрясающей географии, им еще по-настоящему не изученной, он будет вышептывать географию ее тела, и все равно все достанется только ей.

Ему – ничего.

Иногда он думал, что так и должно быть.

– Кофе… Может быть, кофе? – она и впрямь к чему-то прислушивалась. – Ты сваришь кофе?…

Он кивнул.

Накинув халат на голое тело, он долго возился на кухне, злясь, что кофе не был помолот, а молоко в холодильнике стояло уже два дня.

Но и злясь, он не забывал о тонкой руке Симы, о ее ноге…

К черту!

Он спросил, не выходя из кухни:

– Ты когда-нибудь пригласишь меня в гости?