Геннадий Прашкевич - Подножье тьмы

Почему?

Я сейчас любую деталь могу безбожно преувеличить, сказал он себе. Плюнь, веди себя, как обычно.

А как это – как обычно? – спросил он себя.

Коньяку он выпил глоток-два, совсем чуть-чуть. Коньяк был не при чем, просто в голове смута. Самая настоящая смута… Олежек… Вот что его по-настоящему мучило… Олежек… И некий Абалаков, возможно, торговавший глобусами Кемеровской области, а потом не вовремя уснувший за рулем машины…

В комнате горел свет.

Шурик сбросил сандалии, носки и сразу прошел в ванную. Честно говоря, он еще не знал, как себя вести. Сказать – привет? Пройти на кухню, поставить кофейник на плитку? Сесть рядом с Симой, спросить… Что спросить?…

Ну, о тех стихах, сказал он себе.

Олежек…

Когда он пропал, Олег, Олежек, Олег Георгиевич, Олег Георгиевич Абалаков, ему было всего-то три года. Сейчас семь… Есть разница… Сима продолжает искать трехлетнего… Время для нее остановилось…

Войдя в комнату, он спросил:

– В отъезде?…

Сима рассеянно кивнула.

Она знала, он говорит о ее муже.

Шурик удивился.

Сима была одета.

Обычно, приходя, она все мгновенно с себя сбрасывала… Кожа у меня шелковистая-шелковистая… Обычно она накидывала халат или валялась на диване вообще раздетая… Губы не стираются… Ее привычки Шурику не мешали… Париж, Париж… Разве это не в порядке вещей – войти и раздеться?…

На Симе была белая кофточка, очень открытая, и красная, как флаг, короткая юбка. Это резнуло его по сердцу – та убегающая женщина… Та юбка, красная, как флаг…

Кофточка и юбка поразили его больше, чем нагота.

Он устало опустился в кресло.

– Душно… – сказала Сима рассеянно. Ровно и без улыбки.

– Куда он уехал? – спросил Шурик. Она ведь знала, о ком он спрашивает.

– Он часто уезжает… – Сима неопределенно повела плечом. Она почти не загорела за лето

– Я знаю… Куда?

Она опять повела плечом. Может быть, слишком неопределенно. Раньше он просто не обращал внимания на ее жесты, сейчас отмечал каждый. Чисто автоматически. В каждом движении он угадывал, пытался угадывать некий тайный смысл.

– Может, в Кемерово… Я не спрашивала…

Никто еще не называл Кемеровым тот свет, подумал Шурик.

– Что ему делать в Кемерово?

– Оставь, – голос Симы звучал ровно, она была погружена в себя, он ее отвлекал. Она даже рукой повела, как бы отмахиваясь: – Не все ли тебе равно?

– А сын?

– Они всегда ездят вместе.

В этом ты ошибаешься, подумал он. Они уже давно не ездят вместе.

Он чувствовал себя отвратительно. Он не понимал, зачем она лжет. Он не понимал ее действий, ее мыслей, ее слов. Ему вдруг показалось, она намеренно ведет какую-то игру, но вряд ли это было так. Она просто отвечала на его вопросы, ни им, ни своим ответам не придавая никакого значения.

За три года работы в бюро Шурик насмотрелся всякого.

Он научился отличать лживые слезы от слез, текущих вне воли человека, его не сбивали с толку ругань, вранье, клятвы. Каким-то шестым чувством он научился определять, когда человек лжет просто так, без причины, и когда он вынужден лгать, когда он будет лгать, не взирая ни на что.

Но сейчас происходило что-то другое.

Он спросил:

– Как зовут твоего сына?

– Олежек… – медленно произнесла она, как бы вслушиваясь в каждый звук этого имени.

И повторила:

– Олежек…

Странно, его это не потрясло. Он спросил:

– Ты что-нибудь ела?

Она беспомощно кивнула. Она явно пыталась что-то вспомнить.

Все его существо пронзила острая жалость.

– Почему он так часто уезжает?

Он опять спрашивал о ее муже.

– У него дела.

– Он тебе нужен?

– Не знаю.

– Почему ты не уйдешь от него?

– Не знаю.

– Ты его любишь?

Она долго думала, катая пальцем по столу карандаш.

– Любовь это как билет на елку, – наконец медленно сказала она. – Уже на второй раз ты знаешь, что игрушки будут стеклянные, а Дед-Мороз не настоящий, а снег под елкой из ваты, все равно сердце будет биться неровно. И на третий, и на четвертый раз ты будешь это все определеннее знать. Больше того, ты будешь знать, что праздник всегда кончается кульком с леденцами. Не все ли равно?…

– Что – не все равно? – не понял он.

– Не все ли равно? – медленно повторила она. – Все равно кулек с леденцами.

Видимо, это был ответ на его слова.

Не такая уж она дура, подумал он, вспомнив стихи.

– Почему ты не бросишь его? – спросил он, презирая себя за эту нелепую и жестокую игру.