Сергей Ковальчук - Тринадцать

Председательствующий открыл судебное заседание, проверил явку участников процесса, выяснил, имеются ли составу суда отводы, которых, разумеется, ни у стороны обвинения, ни у стороны защиты не было, и разъяснил права подсудимой.

После этого возникла легкая заминка. Естественно, судьи были предупреждены о том, что должно быть, но неожиданно защитник Лучкович заявил суду ходатайство об удалении всех посторонних из зала и проведении закрытого слушания этого дела. Основания для этого были и судьи начали переговариваться, беспокойно посматривая на председателя суда.

И в этот момент, отключив айфон, со своего места поднялся сыщик.

Он вышел на середину зала и, обращаясь к суду, произнес:

— Если вы позволите, я бы хотел немного пролить свет на обстоятельства преступления, по поводу которого все мы здесь сегодня собрались. Но для начала представлюсь. Меня зовут Серафим Дмитриевич Мирутин. Я — бывший следователь по особо важным делам Следственного комитета.

В зале воцарилась мертвая тишина, которую, впрочем, очень скоро нарушил адвокат Прохоренко.

— Я протестую! — Он встал со своего места и, апеллируя к тройке, возмущенно пророкотал: — На каком основании этот человек выступает в суде? Он не участник процесса и не официальное лицо. Уголовно-процессуальный закон не дает ему права выступать перед вами, уважаемые судьи. Поэтому я прошу вас удалить его из зала судебных заседаний. — Он сел на свое место. Его щеки порозовели, а на лбу выступил пот.

После его слов стоявший у дверей пристав вопросительно глянул на председательствующего судью, но тот никак не отреагировал, а перевел взгляд на Серафима и попросил:

— Мы вас слушаем, продолжайте.

Заложив руки за спину, немного взмокнув от нервного напряжения, Серафим стал медленно прохаживаться между столами, за которыми находились прокурор и адвокат, попеременно поворачиваясь то к суду, то к публике.

Поначалу его слегка охрипший голос немного дрожал, но, видя, что никто его перебивать не собирается, приобрел обычную уверенность.

— Начну с того, что для завладения чужими миллиардами, а тем более совершения убийств на пути к своей цели тринадцати ни в чем не повинных людей, нужно быть поистине настоящим демоном.

Отнюдь не каждый способен хладнокровно расправиться с таким количеством людей. И не каждый готов кардинально изменить свою жизнь, поставив ее на кон в такой опасной игре. Очень многие из нас находятся, как сейчас принято выражаться, в зоне комфорта. У нас есть своя работа, семья, привычки, круг общения, устоявшийся быт и многое другое, что терять.

Тому же, кто совершил эти преступления, терять было нечего. Я это понял сразу. А еще я понял, что человек, вернее, как оказалось, люди, безжалостно истребившие столько людей на острове Гавдопула, должны были совершать такие преступления ранее. У них должен быть опыт истребления себе подобных. Ведь одно дело прочитать книгу «Десять негритят» или быть любителем кровавых драм, сидя в кинотеатре или перед телевизором, а совсем другое быть готовым резать, топить, душить и травить живых людей самому. И, что немаловажно, безвинных людей. На такое способен только террорист, отпетый бандит, убийца по найму или маньяк.

Террористов, бандитов или киллеров, среди тех, кто был на острове, точно не было. А вот маньяк… Ни одна из трех убитых на острове женщин изнасилована не была. Но у преступника и не было времени их насиловать. Повторяю, слишком многое было поставлено на кон.

Серафим, как заправский адвокат, выступающий в суде присяжных, подошел ближе к судейской трибуне. Говорил он громко и четко.

— Заподозренный следствием в совершении этих злодеяний судья Стеклов ни под одну из этих категорий людоедов не подходил. И не только потому, что этот человек почти двадцать лет проработал судьей по уголовным делам. Ведь, если присутствующие помнят, убийцей в книге Агаты Кристи «Десять негритят» был именно судья. А сходство нашей ситуации с ситуацией, описанной в этой книге, налицо.

Дело в том, что в материалах уголовного дела есть протокол осмотра трупа Стеклова. А в нем указано, что на голове трупа имеется вдавленная рана, полученная при жизни. Конечно, можно допустить, что она была причинена ему в процессе схватки с кем-либо из остальных двенадцати погибших. Но при получении подобной раны образуется много крови, которая должна была остаться на одежде судьи. Однако крови на одежде Стеклова обнаружено не было. Кроме того, оставшись один, имея подобную рану, он не стал бы кропотливо выискивать стреляные гильзы от пистолетов, из которых он убил Изместьева, Захарова и Молодавченко и забрасывать их вместе с самими пистолетами и мобильным телефоном в море. Ведь тому, кто решил напоследок утопиться, не нужно заметать следы. Это бессмысленно.