Елена Арсеньева - Клад вечных странников

— Ох, дедуль, ты меня в гроб вгонишь, — сердито сказал Петр, прижимая ладонь к сердцу.

— Не я, — ответил тот, пристально вглядываясь в утомленное лицо парня.

Повисло мгновение тишины. Ирина увидела, как рука Маришки медленно поползла вверх, как стиснулись щепотью пальцы. Ей и самой захотелось суеверно перекреститься. Было что-то в словах старика, в его застывшем взгляде, который, чудилось, проникал разом и в прошлое, и в будущее…

— А… кто? — хрипло выдохнул Петр.

— Огонь, кто же еще? — подал худыми плечами дед. — Кто с дерева убился? Бортник. Кто утонул? Рыболов. В поле лежит? Служивый человек. Кто от чего живет, тот от того и помрет.

— Ну… — Петр заметно расслабился. — Чему быть, того не миновать. К этому я готов. Это уж как водится! А когда — не скажешь?

Дед смерил его задумчивым взглядом, и белые усищи слегка дрогнули в затаенной улыбке:

— Ништо, молодой! Поживешь покуда. Не с мое, конечно, но тоже немало. Небось еще и надоест.

Маришка вдруг громко, со всхлипом, вздохнула — и резво бросилась на шею Петру. Того от неожиданности аж зашатало, однако, хоть и изумился несказанно, задачу свою понял правильно: стиснул ненаглядную что было силы и впился губами в ее губы.

Ирина мгновение восторженно таращилась на парочку, потом отвела глаза, которые вдруг заплыли слезами.

Может, радости за чужое счастье. Может, зависти… Вот именно!

Она с неловкостью оглянулась на деда, вдруг застыдившись, что при нем, таком почтенном, высокодуховном человеке, уже, можно сказать, отрешившемся от всего земного, на полную катушку торжествует грубое, плотское, живое. Однако дед не проявлял никаких признаков неудовольствия, и у Ирины отлегло от сердца. Петр и Маришка целовались как сумасшедшие, и до Ирины вдруг дошло: а не брякнул ли всемудрый старик про трагическую участь Петра нарочно — чтобы сдвинуть с мертвой точки эти застопорившиеся отношения?

Дед лукаво покосился на нее, словно догадавшись об этих мыслях.

— Не печалься, — сказал ласково. — Тебе тоже недолго маком сидеть.

— Как это? — испугалась Ирина.

— В девках, стало быть, недолго хаживать. Не позднее грядущего дня твоя судьба решится. Только… не то сбудется, чего ждешь.

У Ирины затрепетало сердце. Не то? Не то, чего она ждет? А ждет, понятно, того, что Сергея сразит-таки неземная красота Ирины Бурмистровой и он рухнет к ее ногам с предложением руки и сердца. Значит, не сбудется?

— Откуда вам знать, Никифор Иваныч? — спросила с возможным достоинством, хотя губы дрожали, а в глазах едко щипало. — Вы что, пророк? Провидец?

Тотчас перепугалась, что обидела старика этим тоном. Вот сейчас повернется — и уйдет восвояси, а ведь Ирина и приехала-то в Вышние Осьмаки ради встречи с ним, можно сказать! Ведь это единственный человек, который может указать ей путь…

Она вздохнула. Путь, путь! Наплевать ей на все сокровища мира, если за них нельзя купить любовь!

А старик, похоже, и не думал обижаться.

— Э, милая! — как-то по-свойски, снисходительно махнул он рукой. — Пророк не пророк, а когда Бог дал зреть закат уже другого века, поневоле зришь и в сердцах людских, и судьбы читаешь, верней, чем по ладони.

— Как это? — глупо спросила Ирина. — Как это — другого века?!

— Да так уж. Родился-то я, не соврать, на другой год после того, как наши турку на Балканах побили.

— Так вам что… — Она быстренько прикинула в уме, что та война закончилась в 1878 году, и недоверчиво воскликнула: — Вам что, сто тридцать шесть лет?!

— Надо быть, — вздохнул он. — Оно, конечно, время помирать, однако не могу. Долг не исполнен, ноша не снята, врата не отперты, ключ не передан.

— Какой ключ? — насторожилась Ирина.

— Мне бы судьба идти, как деды исстари хаживали по городам и весям, оставляя тайный схорон странноприимным, а вот сложилось так, что некому передать, — пробормотал старик, не ответив и вообще словно бы внезапно забыв, о чем говорил только что. — Сижу на месте, врос в землю, аки пень лесной, мохом порос, а не могу двинуться, ибо не дадено воли своей, а только Господней подчинен. Жду того, кто письмо прочтет…

И замолк, понурился, словно придавленный тяжестью своих и в самом деле непомерных лет.

— А и милые ж мои! — послышался вдруг голос бабы Ксени, счастливый до слез и оттого то и дело сбивающийся на провизги.

Все ясно. Это она увидела логическое завершение своих сватовских интриг. С тем же восторженным и умиленным выражением смотрели на влипшую друг в дружку парочку и другие старухи, вереницей тянувшиеся за бабой Ксеней.