Роберт Дугони - Возмещение ущерба

— Хочешь узнать о своем любовнике? О том, что с ним сталось? — Его сотрясал смех. — Он умер. В его доме были грабители. Он пришел и застал их. И они забили его до смерти, как утверждали газеты.

Он провел рукой по ее подбородку. Оторвал от стены и, вдвинув колено ей между ног, притиснулся к ней. Промежность его вздыбилась эрекцией.

— Говорят, череп ему раскроили на куски. И он чувствовал каждый удар. — Пальцы его скользнули по ее горлу, шее к вырезу на платье. — Каждый из тринадцати ударов! — шепнул он. Рука его проникла в вырез платья, она мяла ее кожу. Нажатием колена он заставил ее приподняться на носки, неловко вытянуть шею. Она тихонько заскулила, ненавидя себя за эту слабость.

— Ты думала, что я так легко уступлю тебя, Элизабет? Думала, я позволю унижать меня после всего, что я для тебя сделал? Вот она, твоя благодарность, да? — Приоткрыв рот, он покрывал ее шею и грудь теплыми влажными поцелуями. Он касался ее тела языком — так хищный зверь слизывает соль со шкуры своей жертвы. Она чувствовала его эрекцию.

— Я стану самым могущественным человеком в мире, Элизабет. Мне все будет подвластно и доступно. Неужели ты думала, что я позволю тебе этому помешать? Позволю, чтоб жена моя стала гулящей девкой? Вот кто ты есть на самом деле — гулящая девка! Тебе мало было секса, да? Мало того, что было в собственной твоей спальне? — Во внезапном приступе ярости он рванул с нее белое вечернее платье и наотмашь ударил ее по щеке. От удара такой силы она отлетела в сторону, опрокинув лампу на ночном столике. Ухватив ее за плечи, он опять ударил ее, так что она упала на кровать. Не дав ей даже вскрикнуть, он вцепился свободной рукой ей в горло и, втиснув колено ей между ног, раздвинул их и рванул ремень на брюках.

— Так из-за этого ты вздумала мне изменять, предавать меня? Из-за секса, да? Ну, так тут поправить все проще простого!

Она зажмурилась.

— Открой глаза! — прорычал он, и его рука сильнее сжала ее горло, перекрыв доступ воздуха. — Я хочу, чтобы ты видела: мне это раз плюнуть! — Он с силой подмял ее под себя. Она почувствовала, как его руки рвут на ней трусы, почувствовала прикосновение его голого тела. Губами, языком он тискал и мял ее груди. Его зубы вцепились ей в сосок. Ее пронзило острой болью, но рука, сжимавшая ей горло, не давала ей кричать. Кусая ее плечи и шею, он протиснулся в нее, грубый, жестокий. Ей стало опять нестерпимо больно. Он подтащил ее к краю кровати и встал, нависнув над ней. Каждый его толчок был все больней, все яростней. Голову он запрокинул — так звери воют на луну. Потом он склонил к ней голову, изогнувшись под странным углом, взглянул на нее сверху вниз взглядом кобры, извивающейся перед смертельным укусом. Глаза его были темными и непроницаемыми. Она задыхалась. Легкие саднило. Предметы расплывались перед глазами, окруженные радужной каемкой, вереницами черных точек.

Неумолимый ритм его движений все нарастал, сливаясь с первобытным громом барабанов. Из горла его вырывались странные звуки, похожие на журчание воды в водостоке или хрип больного эмфиземой, вдыхающего кислород через маску. В его глазах отражались отблески огня в камине, плясали оранжевые, алые и желтые сполохи. Высунув язык, он прошипел что-то. Радужные каемки вокруг предметов стали шире, черные точки слились воедино, превратившись в мутную темную массу. Потом все померкло, и в темноте слышалось лишь гулкое эхо его стонов, сначала сдавленных и тихих, а потом становившихся все громче и громче, пока они не утонули в грохоте барабанов.

На подъездной аллее стоял синий БМВ — единственный признак того, что Грант дома. Включаемый посредством таймера свет на веранде направлял вниз конус мягкого свечения, но во всех восьми окнах, что выходили на улицу, как и в четырех окнах верхнего этажа, было темно. Логан подвел «остин-хили» к обочине. Дана не сразу вылезла из машины. Она глядела на дом. Как это ни странно, при том, что дом принадлежал ей, она редко видела его с этой точки, потому что привыкла ставить машину дальше, под навесом в конце аллеи. Дом был выстроен в классическом стиле колониальной архитектуры, простом и потому столь удобном для подражания: белый дощатый прямоугольник фасада в два этажа с травянисто-зелеными ставнями и мансардными окнами — ничего лишнего, ни резных украшений, ни колонн. Они угрохали уйму денег на внутреннюю перестройку и убранство, перекрасили стены, заказали яркие гардины, перебрали паркет, но ощущения уюта у нее никогда здесь не возникало — аккуратный подновленный дом точно сошел с картинки в рекламном проспекте, холодный, чопорный, ни теплоты, ни задушевности от него не исходило.