Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья

Девушка горестно вырвала свой чемоданчик из рук молодого человека и запела немного дрожащим, но чистым голосом:

Из-под сиденья рядом со мной послышался такой же дрожащий голос:

– Где сидит папа?

Девица на сцене семенящими шажками подошла к рампе. Юноша, которого она покинула, прижался лицом к крышке чемодана.

Но ведь это, дошло до меня, это… невозможно! Я оглянулся на Добеша, и Геда мне кивнула. «День как любой другой!» Мой последний текст для Зузаны! Я поднялся с места.

– Где Гертнер?

За кулисами я наткнулся на Анди.

– Вот, – показал Анди, – вот он идет.

– Ты рехнулся, Честмир. – На лице Гертнера проступил испуг.

Мы были в костюмерной. Масса металлических полок и крюков, а на них, подобно повешенным, полиэтиленовые мешки с нарядами.

– Эту песню знали только четверо. Зузана, Бонди, я и… убийца! Ты, Томаш! Ты мог найти ее только в квартире у Зузаны. В тот субботний вечер.

– Она сама дала мне ее, – выдохнул Томаш.

– Значит, ты был там?

Он поздно сообразил, что проговорился. И начал медленно пятиться от меня.

– Я не хотел убивать ее, Честмир!

– Не хотел? – сказал я. – Так это ты угрожал ей! Ты всерьез считал, несчастный, что она поможет пристроить твой мюзикл в Карлин?! Творец вынашивает в себе один великий замысел, каждый писатель способен создать только одну стоящую книгу… – насмехался я, – а ты-то так в себя верил!

– Не говори так, Честмир, не смей! – прошептал Томаш, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. – Мы же были одна команда! Разве ты этого не помнишь?

– Да вот только, когда ты извел ее своими угрозами, она, наверное, взяла и сказала тебе правду, – продолжал я, – сказала, что нам уже давно не восемнадцать. Поэтому она и должна была умереть, так?

– Сама виновата, – тихо отозвался Гертнер, – не надо было мне ничего обещать.

– Да если она тебе когда-нибудь что и пообещала, так ведь только из жалости, ты что, и в самом деле не понял?

– Нет, – сказал Том, – это… это неправда. Я создал нашу группу в Врбове… Я! А этот мюзикл?! У меня всегда было отличное чутье, нюх, понял, ты, идиот? Только я мог сделать из нее настоящего Золотого Соловья, если бы… – Том перешел на яростный шепот, – если бы она только кивнула. Ни из кого из вас ничего бы не вышло, не будь меня! Но вы не относились ко мне всерьез… вы все! – с трудом выдавливал из себя Гертнер. – То, что мог сделать для Зузаны я, никогда не смог бы ни ты, ни Добеш. Только я мог сделать из нее Золотого Соловья!

– Брось. – Я все ближе подходил к Гертнеру, который больше не двигался с места. – Брось, ты, богом обиженный! Меня тошнит от тебя…

– Жаль, Честмир, – Томаш опирался о широкий стол, заваленный тряпьем, – я тебя в общем-то… можно сказать… любил.

В его руке блеснули ножницы. Длинные портновские ножницы, которые он ощупью отыскал на столе.

– Не сходи с ума, – сказал я, – здесь полно милиции. Это бессмысленно, Томаш!

– Я не верю тебе, ты просто боишься, – шептал Гертнер, – вы все меня всегда боялись. Боялись, что я как-нибудь отплачу вам, что я вам покажу! Мне все равно пришлось бы убить тебя, слышишь, Честмир?

– Но на этот раз тебе уже не выкрутиться. – Я отступил к стене.

– Как бы не так, эти ножницы найдут в машине Добеша.

– Голова у тебя работает. – Я почувствовал, как у меня пересыхает в горле. – С алиби ты тоже ловко придумал. Этот телефонный разговор с Зузаной. Уточнение времени убийства. Но я-то знаю, как все было. Ты убил Зузану и поехал в «Ротонду». И попросил Бубеничека найти такси. Побыстрее. А потом, когда Бубеничек спускался по лестнице, ты сжимал в руке телефонную трубку. И делал вид, что говоришь с Зузаной, которая уже была мертва. Бубеничек попался на удочку. Отличное алиби. Переносит время убийства на половину девятого. Но милиция-то наверняка уже обо всем знает.

– Правильно, – улыбался Томаш Гертнер, – так все и было. Но только ничего она не знает, а эти ножницы найдут в машине Добеша!

В ту же минуту дверь костюмерной распахнулась. Я стоял у стены. Гертнер оглянулся на дверь, и я ударил его.

– Бичовский, – спросонья я на ощупь отыскал трубку, – с кем говорю? А-а, – я зевнул, – я было подумал, товарищ капитан, что все уже кончилось.