Мария Брикер - Фонарь Диогена

– С чего вы взяли? – тупо спросил Верховцев. В настоящий момент ему было не до птичек, он усиленно отгонял от себя очередную шизофреническую мысль о трупе, который тихо вылез из пруда и протопал в его спальню…

– А разве вы пугало не от птиц в саду поставили? – поинтересовался сеньор Веронезе, щурясь и указывая рукой куда-то налево.

– Пугало? – озадачился Никита Андреевич, повернул голову и покачнулся, с трудом сдержав вопль ужаса. В дальнем углу сада, раскинув руки в стороны, стоял… Александр Зимин, точнее, его труп. Одет он был, правда, уже по-другому, чем утром: в старое пальто с лисьим воротником, сквозь рукава которого продели метлу. На голове – оцинкованное ведро, на руках садовые перчатки. Издали он действительно выглядел как пугало, но Никита сразу же опознал его по ботинкам. В голове стремительно прокрутились кадры из страшного кинофильма «Плаха».

– Сволочи! – выдохнул Верховцев.

– Кто – сволочи? – поинтересовался Лоренце.

– Кролики! – ляпнул Никита первое, что пришло ему в голову. – Это я от них защиту поставил, они периодически совершают набеги на мой сад. Тут неподалеку есть ферма по разведению этих ушастых зверушек. А кролики – это не только ценный мех, но и… сволочи! Уроды! Скоты! Твари поганые! Ничего у людей святого нет! – с жаром выпалил Верховцев, заметил на себе очередной ошарашенный взгляд итальянца и торопливо уточнил: – Это я о работниках фермы – вечно они клетки забывают закрыть. Зверушки не вино-ва-ты, – прошептал Никита Андреевич, заметив в окне гостиной Вилечку, которая махала руками как одержимая. Веронезе обернулся.

– Кажется, ваша драгоценная супруга зовет нас к столу, – обрадовался итальянец и бодро потрусил к дому.

Никита хмуро поплелся за ним. Душу его терзали неприятные предчувствия – активная жестикуляция Вилечки, прекратившаяся сразу же, как только итальянец обернулся, и растерянное выражение ее лица показались Никите Андреевичу подозрительными. Случилось нечто ужасное, пришел он к печальному выводу, скривился и, прибавив ходу, извиняясь и держась за живот, обогнал гостя и первым ворвался в дом. Предчувствие его не обмануло, но все оказалось гораздо ужаснее, чем он мог предположить.

– Явилась ваша настоящая жена, пьяная вумат, – шепнула ему жена ненастоящая, как только он переступил через порог.

– Объяснитесь с ней и успокойте ее. А я пока Лорика постараюсь отвлечь, – пихнула его в сторону гостиной Вилечка. Сильно пихнула, и Верховцев с немалым ускорением полетел, суча ногами по паркету… Судя по грохоту, нелитературным лексическим оборотам и сочувственным охам и вздохам за спиной Никиты, ничего лучшего, чем подставить подножку и уронить Лорика Великого на пол, Вилечка в качестве отвлекающего маневра не придумала. Потрясающая, умная и проницательная женщина, подумал Верховцев и вломился в комнату, чтобы образумить супругу. Странная смесь разнообразнейших чувств студнем колыхалась в его груди. Лилечку хотелось придушить – и расцеловать, расцеловать – и придушить, придушить – и расцеловать… Определиться с очередностью своих действий Никита Андреевич не успел, столкнувшись в дверях гостиной с горничной, которая неслась ему навстречу и почему-то ржала, как лошадь Пржевальского. Глафира притормозила, попыталась что-то сказать, но выдала лишь нечленораздельные звуки и вновь захохотала, всхлипывая и вытирая ладонью разноцветные слезы, мощным потоком катившие из ее глаз – косметика размазалась, и Глашка стала похожа на клоуна в эпилептическом припадке. Дурдом продолжается, разозлился Никита Андреевич, отстранил горничную и шагнул в гостиную. Ничего смешного он не увидел – на диване, закинув ногу на ногу, сидела вовсе не Лиля, а некое анемичное создание с большой грудью, бантиком на голове, кудряшками и убийственным макияжем. Даже Вилечка в своем гороховом платье и припадочная Глафира по сравнению с этой девушкой казались совершенством. Что-то отдаленно знакомое угадывалось в лице девушки.

– Никитушка! Котик мой ненаглядный! Кам ту ми, май дарлинг! Кис ё вайф! – прощебетала прелестница и вдруг запела:

– Фак ю! – с ужасом выдохнул Верховцев, услышав знакомые картавые интонации, открыл рот, чтобы сказать все, что он думает, но не сумел и рот захлопнул – опасаясь, что глотка порвется от мощного потока нецензурных выражений, которыми страстно хотелось наградить небесное создание с бантиком. Еще хотелось снять бантик с головы, повязать его на шею этого чуда-юда и крепко затянуть, а потом на ту же шею каменюку привесить и утопить в пруду. «Убить и утопить! Убить, на фиг! На фиг убить сволочь, едрить его в качель!» – решил Никита Андреевич. Теперь стало ясно, кто прошлепал из сада наверх: вовсе не труп, а тот, кто скоро станет трупом! В Никите Андреевиче пробудился Отелло, он растопырил пальцы и, с миной мавра во гневе, направился к дивану. Чудо-юдо на сей поход фашистов на Москву внимания не обратило и, игриво болтая ногой в ботинке сорок второго размера, состроило Верховцеву пьяные глазки. Когда дело почти подошло к развязке и руки Никиты Андреевича готовы были сомкнуться на хлипкой шее с выступающим кадыком, кровавые планы пришлось отложить. Из коридора послышался басовитый голосок Вилечки и донесся фальцет Веронезе. Верховцеву ничего не оставалось, как плюхнуться на диван рядышком с «прелестницей» и вцепиться в свои колени.